Старчество на Руси.
Козельская Оптина пустынь и ее значение
Задача настоящего труда
«Если хотите узнать основательно дух христианства, — говорил И. В. Киреевский, — то необходимо познакомиться с монашеством; а в этом случае лучше Оптиной пустыни (где введено старчество) трудно найти» (Леонтьев К. Н. О. Климент Зедергольм, Москва, 1882, стр. 4). Это замечание светского писателя о сущности христианского подвижничества, обстоятельно развитое, художественно и правдиво выраженное Ф. М. Достоевским (в романе «Братья Карамазовы»), вполне справедливо. Монашество есть лучший цвет христианства, «идеализм христианства», отображение Евангельской жизни. «Свет монахам, — говорит преподобный Иоанн Лествичник, — Ангелы, а свет для мирских — монашеское житие» (26 сл. и 31). Но цвет самого цвета христианства, лучшее выражение монашества — это старчество. Что такое старчество, в чем его сущность — эти вопросы возобновились в нашей духовной литературе лишь в последнее время. Всероссийское значение и молва об оптинских старцах: Леониде, Макарии и Амвросии — способствовали ознакомлению русского общества с этим особым устроением монашеской жизни. Жаждущий духовного совета русский народ издалека, в большом количестве, самого разнообразного общественного положения и умственного развития, начиная с мужика, мещанина и кончая столичным чиновником, сановником, устремлялись к старцам в Козельскую Оптину пустынь. Письма с духовными запросами и с ответными словами одобрения, совета и утешения во множестве приносились и разносились оттуда. У старцев в Оптиной пустыни побывали и известные наши писатели; Я. В. Гоголь, И. В. Киреевский (там и похоронен в 1856 г.), Ф. М. Достоевский, под впечатлением продолжительных бесед со старцем Амвросием в 1877 году и написавший свой роман «Братья Карамазовы», К. Леонтьев и ныне здравствующие Л. Н. Толстой и Вл. С. Соловьев (Душеполезное чтение, 1898 г., кн. 1 и др.).
Зная хорошо свой народ и его духовные потребности, один из этих писателей, Ф. М. Достоевский писал между прочим следующее: «Для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное всегдашней несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему». Народу без этой веры было бы тяжело жить.
А тут думается: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно, есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит не умирает она на земле, а стало быть когда-нибудь и к нам перейдет и водворится по всей земле, как обещано» (Братья Карамазовы, 1881 г., стр. 53). Иметь живой образ святости — это действительно духовная потребность, отрадная для народа, Среди жизни, исполненной пороков, злобы и лжи, для нашего народа отрадна и ничем не заменима мысль и сознание, что есть, и близко — в нашей же несовершенной жизни, человек, который стоит выше дрязг житейских, служит правде, умеет указать путь к правде и другим и как немерцающая лампада, освещая непроглядную тьму, горит духом, предстательствуя за всех пред Богом. И раз пронеслась молва чрез какого-нибудь странника Божия о великом каком-либо подвижнике, друге и учителе, потянется православный люд с посохом и котомкой за спиной, не стесняясь ни пространством, ни временем, к святым местам, повидать немирских людей, ближе стоящих к Богу, принести пред ними покаяние и научиться, как жить по Божьи. Пишущему эти строки два раза студентом Духовной Академии пришлось побывать у радетеля скорбных и сильного молитвенника отца Иоанна в Кронштадте и быть очевидцем этой издалека прибывшей многотысячной толпы, жаждавшей видеть, испросить помощь и благословение «от батюшки». И такая картина, как общая исповедь в церкви, поголовный плач не изгладится во всю жизнь. Трогательно видеть тысячи устремленных глаз на то лицо, которое толпа считает своим вождем, нельзя не растрогаться при виде этих взглядов, полных выражения веры, надежды, любви и сокрушения. Велико и обширно бывает влияние такого духовного вождя — хранителя правды Божией. Его личность, слово его, его пример неотразимо действуют на восприимчивую почву, пробуждая и поднимая засоренное нравственное чувство, вызывая к добру и правде, иногда прямо даже перерождая жизнь. Указывают примеры, как после одной только встречи, разговора с подобным духовным вождем некоторые личности изменяли свою прежнюю скучную и греховную жизнь на кроткую, благодеющую и богоугодную. За христианским знаменем идут охотно и бодро, когда его несут руки духовного вождя-героя. И благодарение Богу, такие сильные знаменосцы, по наблюдению историков, выдвигаются в самое нужное время, т.е. во время упадка веры и нравственности, и ими не оскудевает Православная Русь. И одного такого сильного знаменосца и светильника достаточно для целого народа. Так в ветхом завете Господь ищет среди еврейского народа народного защитника — хранителя, могущего отвратить Его гнев. Искал Я у них, — говорит Господь устами Пророка, — человека, который бы поставил стену и стал бы предо Мною в проломе за сию землю, чтобы Я не погубил, и не нашел (Иезек. 22, 30). Когда святого Епифания епископа Кипрского спросили, достаточно ли одного праведника для умилостивления Бога, он отвечал: «Достаточно, ибо Сам Бог сказал: аще обрящете единого мужа, творящего суд и ищущего веры, милосерд буду всему народу (Достопамятные сказания, стр.88)
О великом значении для русского народа такого духовного оазиса, как Оптина Козельская пустынь можно судить с указанной точки зрения. Старец Леонид, настоятель Моисей, старцы Макарий и Амвросий, настоятель Исаакий были, можно сказать, такими духовными вождями, нужными и дорогими для народа. И стала таким духовным оазисом Оптина пустынь именно благодаря особому своему учреждению монашескому, — благодаря старчеству. Явилось старчество здесь сравнительно недавно. Восстановителем преданий старчества и насадителем его в России считается великий молдавский старец Паисий Величковский. Родившись в Полтаве в 1722 году. Паисий ушел тринадцати лет в монастырь Любицкий, на Днепре, пожив затем в Медведовской обители, Киевской лавре, он три года жил в молдавских скитах, где руководителями его были богомудрые старцы — старец Михаил и схимонах Онуфрий. «От оных бо отец уразуме, — говорит древний жизнеописатель Паисия, — что есть истинное послушание, от него же рождается истинное смирение, совершается умерщвление своея воли и рассуждения, и всех, яже мира сего, еже есть начало и конец нескончаемый истинного монашеского деяния». Свое подвижническое и послушническое образование Паисий кончил на Афоне. Вернувшись во Влахию, он основал общежительный монастырь и Дрогомирне, где «многими труды и слезами древний монашеский единодушный чин обнови», немало потрудясь и в переводе святых отцов-подвижников. Умер Паисий настоятелем монастыря в Нямце в 1794 году, семи десяти двух лет. В основу монастырской жизни Паисий положил старчество. Для XIX века Величковский был тем же, чем преподобный Сергий для XV столетия: у нас на Руси он был успешным насадителем истинного монашества, которое, явившись на Русь с Востока вместе с христианством, начало падать с реально-практического Петровского времени. В Оптиной Козельской пустыни, как известно, старчество благоустроено было старцем Леонидом, духовным сыном и другом ученика о. Паисия Величковекого — схимонаха Феодора, в тридцатых годах нашего столетия; после Леонида ( † 1841 г.) старцами были упомянутые Макарий († 1860 г.) и Амвросий, недавно почивший в († 1891 г.).
Среди лесов, в стране далекой и глухой,
Обитель мирная издавна приютилась,
Стеною белою от мира оградилась
И в небо шлет мольбу за пламенной мольбой.
Здесь храмы... иноки... и много лет живет
В лесу, в скиту святом, здесь старец прозорливый;
Но мир о нем узнал: рукой нетерпеливой
Стучит уж в дверь к нему и просится народ...
Им принят всякий здесь: и барин и мужик,
Богатый и бедняк, — всем нужен старец чудный:
Струей целительной в волненьях жизни трудной
Здесь утешенья бьет духовного родник.
Здесь хорошо; здесь можно отдохнуть
Душой усталою в борьбе за правду Божью,
И свежих сил здесь можно почерпнуть
На новый, грозный бой с безверием и ложью.
Настоящий труд имеет своей задачей с религиозно-психологической точки зрения раскрыть учение святых отцов-аскетов — древних учителей подвижничества и русских оптинских и других аскетических современных писателей об особом монашеском устроении — старчестве, о его несомненных добродетелях, выяснить всю необходимость старчества в жизни монашества, значение его для окормляемых учеников и самого окормителя — старца[1].
Хотя учение и наставления подвижников относились к подвижникам же, но они имеют большое значение и интерес и для всякого мирянина, ревнующего о своем спасении. У монашествующих и у мирян при различном внешнем устроении одна и та же цель — быть истинными христианами; требования для этого от тех и других одинаковы, ибо «един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф. 4, 5); средства к тому и пастырство у тех и других посуществу одни и те же. Вопрос о применении высоких истин христианства и жизни разными подвижниками имеет важное значение для всякого христианина. Как ни просты, по-видимому, те или иные истины Евангелия, они нам кажутся недосягаемыми, отвлеченными. Кому не бросалось в глаза, кого не приводило в уныние это несоответствие, недостаточность связи между великими словами религии и обыденной жизнью? Для нас важно видеть именно практическое применение в жизни разных христианских добродетелей, нужно знать, как христианские истины применялись или применяются на деле обыкновенными же людьми среди обычных условий нашей жизни; проще говоря, нам нужны убедительные примеры житейского опыта, образы святого жития человеком испытанные и Богом благословенные. Без приложения на практике истины Евангелия так и остаются отвлеченными. Посему такие подвижники, как, например, святитель Тихон Воронежский, преподобный Сергий Радонежский, преподобный Серафим Саровский, старцы оптинские и другие нам дороги, и нам важно знать их подвиги, знать, как они поступали среди нашей — русской обыденной жизни. Хотя образ совершенства и на все времена дан нам в лице Иисуса Христа, сами, однако, и упомянутые великие подвижники изучали и подражали в своей жизни кому-нибудь из прежде просиявших святых. Святой Макарий Великий, например, учился и подражал святому Антонию Великому, святой Иоанн Златоуст подражал святому апостолу Павлу, святитель Тихон Воронежский был «ревнитель Златоустого», а епископ Феофан и Иеремия-отшельник следовали стопам святого Тихона.
Аскет в душе — русский народ глубоко чтит подвижников, ищет в их жизни примеров для подражания, и любимым чтением для него, кроме Житий Святых, являются патерики и творения подвижников: святого Исаака Сириянина, преподобного Иоанна Лествичника и других. Русский раскол на том и держится, что люди стоят не за правила, а за образцы спасения, желают воспроизводить целиком былое — и внешнюю обстановку, среди которой спасались наши предки. Вопрос о том, как спасаться и как спасались, имеет существенное значение. «Двое из замечательных покойных оптинских старцев, — говорит старец же оптинский Амвросий, — часто говаривали, — один: искусство — половина святости; а другой, при чьих-либо ошибках от неуместной ревности, всегда произносил: свят, да неискусен, потому что неискусство при неуместной ревности часто может производить бестолковой путаницы не менее самого греха" (Сборник писем старца Амвросия, ч. I, стр. 15). С этой точки зрения и небезоснователен взгляд, что ищущим добродетели полезнее читать повести о подвижниках и их назидательные и опытные изречения, чем рассуждать даже об источнике истины — Священном Писании. «Авва Аммон, — говорится в одном патерике, — спросил однажды старца Пимена: если будет нужно говорить с ближним, то как тебе кажется — лучше ли говорить с ним о Священном Писании или лучше об изречениях и мыслях старцев? Старец сказал ему в ответ: если нельзя молчать, то нужно говорить об изречениях старцев, нежели о Священном Писании Ибо говорить о Священном Писании немало опасности» (Древний Патерик, стр. 4).
Но сумел ли автор выполнить свою задачу, об этом он предоставляет судить опытным читателям. Чтобы понять и оценить такое жизненно-практическое монашеское устроение, как старчество, нужен опыт. Лишь старцы и послушники вполне понимают значение этого устроения. И теоретическое письменное учение отцов-аскетов понятно больше делателям — «эти книги (т.е. книги святых аскетов) дела требуют», «дела святых деяньми читай», как характерно выражались об этих отеческих аскетических творениях оптинский настоятель Моисей и оптинский старец Леонид. И преосвященный митрополит Гавриил Петербургский и Филарет Московский, как известно, перевод аскетических творений, сделанный профессорами академии, поручали исправлять старцам. «Они, — говорил митрополит Гавриил переводчикам относительно этих справщиков, — хотя и не знают так как вы, греческого языка, но лучше вас знают из опыта духовные истины, непостигаемые только одним книжным учением, и поэтому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этих книгах» (Предисловие к житию старца Паисия Величковского, стр. 11-12).
«Кто ведет речь о совершенстве, о радованни, или о безстрастии, — говорит Макарий Великий, — не ощутив в себе их действенности и удостоверения в них, уподобляется человеку, который при наступлении дневного зноя идет пустым полем и, томясь жаждой, описывает источник, струящийся водою, изображая себя пьющим, так как засохли у него уста и язык от палящей жажды, — или человеку, который говорит о меде, что он сладок, но не вкушал его сам и не знает силы его сладости. Но на деле не всегда бывает так, как он говорит. Ибо, когда человек сподобится со временем, хотя отчасти, приступить к делу, тогда рассудит он сам с собою: "Не так оказалось, как полагал я. Иначе рассуждал я, а иначе действует дух"» (Добротолюбие, том 1, стр. 220).
Но в свое оправдание мы приведем слова святого Василия Великого: «Делаюсь и я сведущее и разумнее себя самого из самого вопроса, научась многому, чего еще не знал. И попечение об ответе бывает для меня учителем. Сказано: несмысленну, вопросившу о мудрости, мудрость вменится» (Притч. 17, 28, 1-е письмо святого Василия Великого к Амфилохию Икон. ч. 7). А здесь, у подвижников христианских, есть чему поучиться! Святой Иоанн Златоуст, изображая современную иноческую жизнь, говорит: «Приди и учись у иноков. Это — светильники, сияющие по всей земле; стены, коими ограждаются и поддерживаются самые города. Они для того удалились в пустыню, что бы научить и тебя презирать суету мирскую. Они, как мужи крепкие, могут наслаждаться тишиною и среди бури; а тебе, обуреваемому со всех сторон, нужно успокоиться и хотя мало отдохнуть от непрестанного прилива волн. Ходи к ним чаще, дабы, очистившись их молитвами и наставлениями от непрестанно приражающихся к тебе скверн, ты мог настоящую жизнь пронести сколько можно лучше и сподобиться будущих благ. Как тот, кто взойдет на высокое место, хотя бы и очень мал был, кажется большим, так и те, восходя в беседах к высоким помыслам праведных, и сами кажутся такими же, пока с ними пребывают» (Из беседы на Евангелие от Матфея).
[1] Главным источником при написании сочинения служили: Добротолюбие (5 томов в переводе епископа Феофана); отдельно изданные полные творения святых отцов: Василия Великого, Иоанна Лествичника, преподобных Варсонуфия Великого и Иоанна, Исаака Сирина, аввы Дорофея. Огласительные поучения святого Феодора Студита, святого Петра Дамаскина; Достопамятные сказания о подвижничестве святых отцов; Древний патерик и др.; духовная литература о монашестве: труды епископа Феофана, епископа Игнатия Брянчанинова, еп. Петра, жизнеописания и письма оптинских и других старцев, письма Святогорца, Нила Сорского, и т.п.