Человек живет в обществе других людей. Взаимоотношения между ними постоянны и должны быть как-либо регулируемы. Регулирующим началом в христианстве служит любовь человека к «ближнему», как к «самому себе» (Галат. 5,14). Эта любовь проявляется разнообразно, сколь разнообразны и вообще обнаружения человеческой жизнедеятельности. Христианская любовь, между прочим, сказывается и в форме так называемой благотворительности, когда один делает добро, оказывает благодеяния, поддержку нуждающемуся во всем этом человеку. Будет ли это нужда духовная, или телесная, безразлично. Оказывая своему, находящемуся в стеснительном, удрученном положении, ближнему помощь и поддержку, человек дает последнему возможность вести нормальную жизнь, а чрез это — надлежащим образом удовлетворять свои разнообразные не только материальные, но и духовные потребности, желательным образом выполнять свое земное призвание и подготовляться к будущей жизни за гробом. При отсутствии своевременной и необходимой поддержки, нуждающийся в последней, человек выбивается из нормальной колеи, теряет нередко всякую возможность заботиться о своей внутренней, духовной жизни, которая течет, как придется, — и часто гибнет как духовно, так и телесно. Важность и значение подобной помощи, поддержки, короче: благотворительности, отсюда непререкаемы и не требуют дальнейших обоснований. А если так, то уже в силу этого одного мы обязаны помогать, благотворить своим ближним, обязаны тем более, что мы — христиане. Конечно, и не-христианин должен бы сознавать, что он обязан благотворить имеющим материальную или духовную нужду, духовно или материально бедным: ведь они — такие же, как и сам он, люди, с такими же чувствами и потребностями, и если он стремится к благополучию, то не менее его стремятся к тому же и они; ведь и он может оказаться в их положении (счастье изменчиво: сегодняшний богач завтра может стать бедняком, сегодняшний счастливец завтра может превратиться в жалкого и пр.), ведь и он поэтому может нуждаться столь же в посторонней помощи, — и если он не благотворит им, имея к тому всю возможность, то не в праве будет рассчитывать на их помощь, когда обстоятельства изменятся для него к худшему, а для них к лучшему... Но в действительности не-христианину далеко до такого сознания, а если иногда он и приближается к последнему, то не видит для себя достаточных побуждений к тому, чтобы соответственным образом видоизменить и настроить и самую свою жизнь. Зачем ему лишать себя той или другой части своего достояния, чтобы уделять ее окружающим его несчастливцам? Что ему за дело до этих? Не лучше ли, наоборот, употребить эту часть на усиление своих собственных утех и удовольствий? Он сам может оказаться в положении бедняков и нуждающихся? Но окажется ли, это — еще вопрос. Каждый состоятельный человек, напротив, рассчитывает всегда остаться таковым. Может быть, его побудят к благотворению религиозные убеждения? Более чем сомнительно, если принять во внимание истинный характер последних: если земная жизнь — ничтожество (буддизм), то зачем поддерживать ее благотворительностью, и не лучше ли, наоборот, будет содействовать черствостью к нуждам неимущего скорейшему ее прекращению; если все мировоззрение (напр., греко-римское) проникнуто эгоистическим моментом, то где здесь найти устойчивую почву для иных, кроме эгоистических же взаимоотношений и пр. (о других языческих точках зрения не говорим уже здесь, отмечая только те из них, на которые ныне принято указывать известного сорта мыслителями, как на наиболее-де симпатичные...)?! Если иной язычник и благотворит или благотворил, то разве случайно, подобно тому, как случайно падают со стола крошки, которые затем подбираются домашними животными... Наша современная жизнь, поскольку она является языческою, поскольку христианскою лишь по имени, служит наиболее блестящим подтверждением сказанного: эгоизм, безсердечие, полное глумление над безпомощностью бедняков — вот отличительная ее черта; все-же иные отношения к последним так или иначе, но, несомненно, коренятся в христианстве и в его, иногда вполне незаметном на первый взгляд, влиянии. Это — безспорный факт, кто-бы и что ни вздумал возражать со своей стороны. Действительно, одно только христианство делает возможною истинную благотворительность, оно только одно с достаточною убедительностью побуждает к ней и человека. В самом деле, по откровенному учению, каждый из нас — носитель образа Божия (Быт. 1,27); все мы произошли от одной первозданной четы, в лице которой все одинаково и пали и лишились Божия благоволения; все мы одинаково затем и искуплены кровью Божественного Страдальца и Спасителя — Сына Божия; все, следовательно, одинаково признаны стать участниками в небесном царстве — за гробом. Ясно, таким образом, что если мы — братья друг другу, если участь наша нераздельна, то и относиться — один к другому — должны по-братски же, так как всякие иные отношения были бы неестественны. Впрочем, наше христианское чувство, как именно такое, и без всяких внешних предписаний и узаконений подскажет нам, как относиться к единокровным братьям... Если мы все одинаково дороги в очах Божиих, если Господь ради каждого человека претерпел от иудеев мучения, страдания и даже крестную смерть, распятый среди разбойников, то не обязаны ли мы, считая себя и будучи христианами, подобным же образом относиться к каждому человеку, благотворить нуждающемуся, поддерживать падающих, — не будем ли виновны пред нашим Спасителем, если, отказывая ближнему в помощи и поддержке, тем самым лишим его возможности позаботиться о своем духовном самоусовершенствование в христианстве, — коротко выразиться, — благотворительность не только вполне понятна, но она является здесь, можно сказать, самоочевидным и всецело естественным, не требующим никаких разъяснений и обоснований, моментом. Наша жизнь на земле, с христианской точки зрения, не «ничтожество» (как учит буддизм); она, как служащая для приготовления нас к жизни будущей, загробной и вечной, нечто, напротив, весьма ценное, нечто такое, в заботах, о чем мы должны проводить все, имеющееся в нашем распоряжении, время. Следовательно, как самим нам надлежит устраивать ее так, чтоб она всего более соответствовала истинному ее назначению, так надлежит помогать и другим устраивать их жизнь таким же образом, если наша помощь в том или другом случае будет уместна и плодотворна. Думать же о насильственном прекращении своей жизни или не благотворить другим в тех видах, чтоб скорее порвалась их жизнь и проч., это и подобное не имеют ничего общего с духом христианства. Но, ценя — каждый — свою жизнь, мы, как христиане, должны помнить великий завет Спасителя нашего о любви к ближним (Мф. 22, 35—40; Лук. 10,27; Иак. 2, 8; Иоанн. 13, 34—35; 15, 13 и мн. др.), всего менее должны проводить эгоистический языческий принцип и, во имя его, смотреть на окружающих нас людей, как лишь на средства для достижения нами тех или иных наших личных, наших корыстных целей. Наоборот — наш долг, между прочим, и путем благотворительности и путем ее именно, прежде всего, проводить в своей жизнедеятельности принцип как раз противоположный, под каковым условием мы только и получим право называться и быть в действительности христианами. Если будем благотворить нуждающимся и неимущим, тогда услышим в день суда милостивый голос «Сына человеческого», к нам обращенный: «приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира. Взалкахся бо, и дасте Ми ясти, — возжадахся, и напоисте Мя, — странен бех, и введосте Мене, — наг, и одеясте Мя, — болен, и посетисте Мене, — в темнице бех, и приидосте ко Мне» (Матф. 25,31, 34—36). Иначе же к нам будет сказано: «идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его» (—41). Спрашивается теперь: как же каждый из нас должен совершать дела своей благотворительности? Если мы будем оказывать помощь и поддержку первому встречному, кто обратится к нам за ней, и оказывать по мелочам, без всякой системы, то такая благотворительность наша особой цены иметь не будет или будет иметь ту или другую цену далеко не всегда: в некоторых случаях здесь мы, сами того не подозревая, явимся поощрителями лени, жертвами обмана, в других случаях наша недостаточная помощь, как такая, не поддержит нуждающегося и, в ее обособленности, сколько-нибудь существенных результатов иметь не будет, — в иных можем затронуть чувство человеческого достоинства просителя... —, и вообще, как «случайная», наша «благотворительность» чаще всего может спускаться на «степень простой подачки милостыни» (Мартенсен, «Христианское учение о нравственности», перев. А. П. Лопухина, Спб. 1890 г., т. II, стр. 264). Благотворительность, как такая, «должна быть организована» (ibid.), и только в этом случае она становится вполне достойною своего имени и может достигать истинно-плодотворных результатов. Но при этом нельзя счесть похвальным делом, если мы, со своей стороны, будем ограничиваться только какими-либо жертвами в организованные благотворительные учреждения, а сами не будем входить «в личные отношения к бедным» (ib., стр. 263). Наше «личное» сношение с последними, сношение не «случайное», а систематическое, дает нам возможность и лучше познакомиться с их нуждами, и легче помочь неимущим, не затрагивая в них самолюбия, и существенное, а также и в наиболее надлежащий момент предложить им свою поддержку. Близко познакомившись с бедняками, проникнувшись их интересами, научившись становиться в их положение, мы скорее поймем друг друга; стена, нас разделяющая, в этом случае станет тоньше, и мы скорее, при этом условии, осуществим надлежащим образом евангельскую заповедь о любви... В наше время постоянно приходится слышать о благотворительности и разнообразных формах ее проявления: там устраиваются с благотворительною целью вечера, балы, «концерты», там «базары, лотереи»... При этом чтоб привлечь больше богатой публики и чтоб сделать ее более щедрою, приглашают в качестве участниц такого рода благотворительных затей (в качестве продавщиц...) каких-либо прославленных артисток, балерин и пр. Имена подобных лиц, красующихся на афишах, чаще всего и привлекают известного сорта публику, которая идет, совершенно позабыв о какой-то благотворительности и сгорая желанием послушать знаменитых артистов или посмотреть на соблазнительных продавщиц. И кто при обыкновенных условиях не дал бы и гроша на дело благотворительности, при указанных становится щедрым, готовый за улыбку певицы бросить сотни рублей. Ужели это — истинная благотворительность?! Нет и тени последней. Правда, мы в наши дни привыкли к подобного рода явлениям и даже совершенно равнодушно, пожалуй, читаем о них в газетных листках, но в существе то дела ведь мы здесь подписываемся обеими руками под известным иезуитским принципом о «цели, освящающей средства». Цель, преследуемая нами, это — собрать по возможности больше средств на дела благотворительности. Эта цель, конечно, добрая. Но, чтобы осуществить ее нравственным образом, средств на это у нас нет, потому что в нас угасла истинная христианская любовь, в силу которой ближний должен быть нам столь-же дорог, как дороги себе и сами мы, — любовь под влиянием которой мы готовы за други своя положить даже душу свою (Иоанн. 15, 13), а между тем одна христианская любовь только и могла бы подвинуть нас на безкорыстную, на чисто-нравственную помощь ближним. Нас ныне можно подвинуть на дела благотворительности только путем удовлетворения наших грубых эгоистических стремлений, льстя нашему самолюбию, угождая нашей низменной чувственности и пр. Слова Господни: «егда убо твориши милостыню, не воструби пред собою, якоже лицемери творят в сонмищах и в стогнах, яко да прославятся от человек: аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою. Тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя, яко да будет милостыня твоя втайне: и Отец твой, видяй в тайне, тот воздаст тебе яве» (Матф. 6, 2—4).. для нашего времени мало понятны или даже и совсем непонятны. Благотворя, каждый почти желает, чтоб о его благотворительности всюду протрубили, или чтобы из нее можно было извлечь какую-либо большую для себя выгоду, или чтоб вместо жертвуемой им суммы получить соответствующее удовольствие и пр. И вот, вместо того, чтоб нам проникаться высокими христианскими принципами, принципом бескорыстной евангельской любви, — вместо того, чтоб и в других, насколько это от нас зависит, воспитывать подобного же рода настроение, мы поступаем совершенно иначе и в отношении к себе, да, пожалуй, и в отношении к другим. Таков общий строй и смысл, такова истинная подкладка обыкновенной нынешней благотворительности (об исключениях, как случаях редких, конечно не говорим)... (ср. по этому вопросу у Мартенсена И. cit., стр. 264, 265), нуждающейся, следовательно, в улучшениях, в урегулировании ее наиболее существенных сторон.
Установив христианское понятие о сущности благотворительности, скажем несколько слов о том, как последняя вообще практиковалась в истории христианских и отчасти других народов.
Об язычестве говорить здесь много не приходится. Проникавшее весь его строй эгоистическое начало, в обычных случаях делавшее благотворительность невозможною, в других окрашивало и ее неподобавшим ей эгоистическим характером. Если одни даже боялись встречаться с неимущими и бедняками (известно, что «древние греки и римляне старались по возможности избегать самого вида нищеты, внушавшей им одно лишь отвращение и ужас»; «встреча нищего» в их глазах имела значение «даже дурного предзнаменования», А. Л. у Брокг. «О благотворительности»), если другие холодно резонировали: «к чему давать что-нибудь бедным? Что отдаешь, того лишаешься сам, а другим помогаешь лишь настолько, чтобы продлить им жалкую жизнь» (Овидий; см. у Мартенс. I. с., стр. 263), то третьи, — разумеем некоторых богачей, — правда, невидимому, совершали дела благотворительности, но в действительности лишь проявляли одну хвастливую «расточительность», жертвуя огромные суммы на «сооружение» каких-либо публичных зданий и пр., имевших служить интересам «не только бедных», неимущих, «но и богатых» (А. Я.). Некоторые единичные намеки или даже полунамеки, встречающиеся, например, у Цицерона, Плиния и др. языческих мыслителей, правда, как будто бы несколько напоминают христианский взгляд на благотворительность, но в действительности лишь по-видимому и тем более, что в основе их коренится обычная языческая точка зрения, своеобразно окрашивающая даже и симпатичные на взгляд поступки (напр., после всех прекрасных рассуждений Цицерона по данному вопросу, что «выкупать пленных, обогащать бедных »... — это — «значит служить государству», основная точка зрения его на сущность дела выражается все-же так: «делись с посторонними лишь тогда, когда сам можешь обойтись без этой милостыни» (Мартенс. 262). Как это красноречиво! Не многим лучше обстоит дело в сущности и у Плиния и у др. [«Лишь импер. Юлиан со своей языческой гуманистической точки зрения пытался, в противовес христианам, устраивать кое-какие подобные же заведения, так как именно благотворительные учреждения христиан казались ему как бы постоянным укором против язычества» (Мартенсеп ibid., стр. 263)].
Ветхозаветному еврею был присущ «зародыш» новозаветной христианской любви, но, к сожалению, «милосердная любовь» его окрашена «национальным и законническим характером, связанная» предписаниями «закона» (Ульгорн). Если же иметь в виду то «иудейство», какое нам известно в эпоху после вавилонского плена и какое было современно Спасителю, то оно, в данном случае, стояло от христианской точки зрения еще дальше, обезображенное позднейшими наслоениями. Хотя раздача милостыни во дни Спасителя вообще практиковалась в иудейской среде широко, но это была большею частью «милостыня показная — фарисейская», не имевшая в себе элемента любви (ib. и др.).
Специально христианское явление — благотворительность распространялась и развивалась в христианском мире — чем дальше, тем больше и шире, соответственно «распространению» самого христианства. Отзывчивость первых христиан на нужды ближних была полная. «У веровавших» все было общее, «и стяжания и имения продаяху и раздаяху всем, его же аще кто требоваше» (Деян. 2, 44— 45). А для того, чтобы «забота о продовольствии пищею бедных и вдов» проявлялась в первенствующей Христовой церкви желательным образом, были «поставлены для этого особые избранные лица, исполнены Духа Свята и премудрости, так как служение бедным не есть исключительно служение их телесным потребностям, а и духовным нуждам» (Деян. 6, 1—6) (арх. Михаил), в чем, как и было сказано выше, собственно и состоит благотворительность, понимаемая в истинном смысле слова. «Когда в первом же веке новой эры голод дважды посетил Палестину, новообращенные жители Антиохии, Македонии и Греции присылали богатую милостыню» (А. Я. у Брокг. о Б.). «Готовность» первых христиан «к самопожертвованию» заявляла о себе всюду, где только они были, и корень свой имела, — что особенно конечно важно, — не в «избытке» материальных благ жертвователей, а в их внутреннем настроении, влекшем их к пожертвованиям далее и самого необходимого, добытого ими с большими усилиями и трудами. — благотворительность носила характер и «частный», и «общественный» и, сообразно с особенностями времени, получала тот или иной «отпечаток», преследовала те или иные ближайшие «задачи» (особенно в эпоху «гонений», воздвигавшихся на христиан язычниками). Она была понятна в христианском обществе, благодаря правильным взглядам последнего на «труд и собственность». Что касается, в частности, учреждений благотворительного характера, то их возникновению и расцвету в дальнейшие времена содействовало все большее и большее распространение в пределах римского государства «бедности и нужды» (Ульг.). С течением времени, однако «любовь», дотоле воспламенявшая сердца христиан, стала понемногу потухать «у массы внешних христиан», в то время как, с другой стороны, «нужда усиливалась, водворялась бедность»... Это случилось после того, как христианская религия сделалась «господствующею», когда «пурпурный венок мученичества» уже отошел в область воспоминаний. Отныне явились новые «побуждения» к «благотворительности», а также и новые виды ее... Под влиянием известных исторических причин, Римская империя постепенно стала клониться к большему и большему упадку, была разоряема и внешними бедствиями, и внутренними. Варвары, по-видимому, не оставили в ней ни одного «места, в котором не побывали бы в качестве победителей или грабителей»... Воцарилась всюду бедность, с которою оказывалось по силам бороться «только одной церкви», и она боролась энергично, облегчая муки умирающего мира. Вопрос о «милостыне» всего более являлся предметом «проповеди» в «этот» именно «период». Укоряя слушателей в «жестокосердии», проповедники с особенной настойчивостью говорят им «об искупительном действии милостыни», иногда «ставят» ее «рядом с крещением»... Вопрос о «собственности, богатстве и бедности» с его решениями и пониманием в ту эпоху стоял в тесной связи с вопросом о «значении милостыни», поясняя собою последний... Интересны взгляды на благотворительность, напр., свв. И. Златоуста, Василия Великого и др. «Всякий раз», говорит первый, «когда мы не будем совершать милостыни, мы будем наказываемы, как грабители»... «Лишний хлеб, сберегаемый тобою», рассуждает второй, «принадлежит голодному, лишнее платье — нагому, а серебро, зарытое тобою, бедному» (А. Я.). Как благотворители и благотворительницы в ту эпоху были известны: Паммахий, Павлин.., Макрина, Олимпиада, Нонна... Марцелла, Фурия, Павла.., Фабиола, «две» Мелании... О подобных лицах — благотворителях — сохранились свидетельства даже на «эпитафиях», где, напр., читаем: «бедные отходили от него» (погребенного) «счастливыми, нагие оставляли его одетыми, пленник радовался, что выкуплен»; или: «посвящая все страннику, вдове, пленнику, он, богатый благочестивой бедностью, отошел к звездам»; или: «он послал свои сокровища на небо пред собою», или: «ради спасения своей души» (т. е., был благотворителем)... Христианская благотворительность, все более и более расширявшаяся, создала сначала на Востоке целую сеть так называемых «странноприимниц», появление которых вызывалось ближайшим образом «все более увеличивавшимся множеством бедных и страждущих, не имевших крова», — а затем и на Западе. Такие странноприимницы стояли в близком соприкосновении с «монашеством». Дело в том, что лица, «поощрявшие» последнее, в тоже время являлись и «покровителями и попечителями» названных учреждений; «служившие» здесь, «как мужчины так и женщины, вели монашескую жизнью (особенно на Западе) и вообще «госпитали развивались в близком соотношении с монастырями... На место прежней общинной помощи бедным, теперь уже прекратившейся, все более и более развивалась система госпиталей, а рядом с ними, во всевозможных с ними взаимоотношениях, все более и более выступали монастыри». Эти последние были источниками обширной и разнообразнейшей благотворительности: в них оказывалось гостеприимство нуждавшимся и неимущим, больным как духовными, так и телесными недугами; во время постигавшего окрестные местности голода или в периоды опустошения их варварами и войнами и пр. монастыри щедро делились с несчастливцами своим достатком... Отсюда значение подобной деятельности монастырей в те времена было, бесспорно, огромным. Вообще, христианская церковь оказала огромную услугу в ту эпоху, когда под напором разнообразных внешних бедствий западные государства представляли собою печальную картину. В периоды политических «смятений» только «она одна все еще протягивала руку помощи бедному — гонимому и устрашенному люду. Когда над страной проносился ураган народных переселений, города и деревни обращались в пепел, церковь и она только одна продолжала «стоять непоколебимо и немедленно возобновляла свою работу». Прежде всего другого «повсюду опять выстраивались церкви, часовни, госпитали, монастыри и дома милосердия». Здесь все неимущие встречали радушный прием и поддержку материальную и духовную. Трудно и представить себе, какую пользу человечеству оказала тогда церковь! В дальнейшую — средневековую — эпоху благотворительность христианская достигла еще больших размеров и окончательно упорядочилась: «все то, что дотоле существовало только в зародыше», отныне «достигло полной зрелости». Воззрения великих отцов и учителей христианской церкви первых веков, содействовавшие в свое время развитию и укреплению благотворительности, «перешли» и в сознание средневековых представителей Христовой церкви, в которой видим «все формы благотворительности, как они уже образовались» раньше, «власти с госпиталем и монастырем, как центрами благотворения, причем все это развилось с бесконечно более плодотворным разнообразием. Ни в какой период не делалось еще так много для бедных, как в средние века» (Ульг.). Конечно, при наличности столь широкой благотворительности в рассматриваемый период, были налицо и частые случаи злоупотребления ею: рассчитывая на нее, многие ленились, бездельничали, так что около благотворительных учреждений всегда сосредоточивалось известное количество подобного рода людей. Все это с особенною наглядностью обнаруживалось после, когда в отторгшихся от Рима странах началось там и сям упразднение монастырей, повлекшее за собой конечно и прекращение их благотворительной деятельности. Тогда государствам пришлось серьезно подумать о борьбе с обнаружившимся огромным элементом населения, дотоле жившим исключительно при посредстве монастырской благотворительности. Принимались всякого рода «меры»: то подобный элемент подвергался строгим взысканиям, то, для пресечения дальнейшего распространения и усиления его, воспрещалась так называемая «частная» благотворительность, то практиковались такие или иные, казавшиеся целесообразными, виды «общественной» благотворительности (ср. «Эльберфельдскую систему городской благотворительности»), то устраивались «монашеские ордена» в роде «ордена Меньших сестер бедных».. Словом, как бы там ни было, а благотворительность, не смотря на разнообразие ее форм, не исчезала. Она, разумеется, и не может исчезнуть, именно в странах, проникнутых христианскими взглядами и убеждениями. Здесь различного рода благотворительные учреждения в последнее время все более растут и растут, хотя далеко не все они обращают внимание на поддержку духовной стороны нуждающихся, сосредоточивая его большей частью лишь на материальной, да и в этом случае, как раньше было нами говорено, не всегда прибегая к нравственным и «недвусмысленным» средствам, вследствие чего внутренняя их подкладка является далеко не симпатичною иногда, и пр. (ср. цит. т. Брокг.-Ефр., стр. 56—57).
Литература. Ульгорна, «Христианская благотворительность в древней церкви» (изд. А. П. Лопухина. Спб. 1900 г.); Того же автора, «Die christliche Liebesthatigkeit in Mittelalter» (Stuttgart, 1884); Суворова, «Христианская благотворительность в языческой римской империи» (1889 г. Ярославль) и друг. (см. о них в цит. полутоме Брокг. - Ефр., стр. 58. В этом полут. чит. статью А. «Благотворительность», стр. 55—58); N—а «О странноприимстве, как об одной из важнейших и священнейших обязанностей христианина» (1853 г., Москва); Свящ. Иоанна Лабутина, «Характер христианской благотворительности» (Спб. 1899 г. Здесь по местам — в подстрочных примечаниях — указываются и некоторые сочинения — русские и иностранные, относящиеся к данному вопросу); N— а «Сравнительный очерк разных видов христианской благотворительности» (Спб. 1884 г.); Прот. А. Н. Кудрявцева, «Исторический очерк христианской благотворительности (две публичные лекции)» (1883 г. Одесса); М. В. Духовского, «О личной деятельности в общественной благотворительности» (публичная лекция, 1887 г. Москва). П. Дерябиным «издана» книжка «О христианском милосердии по учению свв. Отцев» (1878 г. Москва). С. Г. Рутевич, «Приход. благотвор. в Петербурге». Спб. 1900. «Сборник сведений о благотворительности в России, изданный Ведомством учреждений Императрицы Марии» (Спб. 1899 г. Для интересующихся данными по настоящему вопросу, касающимися России, здесь имеется обильный и назидательный материал). Ср., между прочим, две наших библиограф. заметки об исследованиях по вопросу о благотворительности, принадлежащих Ульгорну и о. Лабутиву («Церк. В—к» 1899 г., № 51 и 44). Те или иные сведения по данному вопросу имеются также во многих курсах Нравственного Богословия — как иностранных, так и русских... Здесь, помимо разъяснения вопроса о благотворительности, можно встретить и некоторые указания на литературу предмета, для желающих ознакомиться с нею, в сравнительно полном виде, не излишние (см. напр., «Православное Нравственное Богословие» еп. Гавриила, изд. -2е, 1891 г., Тверь, стр. 752, 759).