ГЛАВА 4
Добродетели ученика по отношению к старцу: вера к наставнику, внешнее и внутреннее послушание наставнику.
Значение откровения помыслов для духовного совершенствования послушника.
Посильный ли подвиг - послушание?
«Даст ти Господь по сердцу твоему» (Пс. 19, 5).
«Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих» (Молитва свт. Иоанна Златоуста).
Все обязанности и добродетели ученика по отношению к своему наставнику обозначаются словом послушание. Послушание обнимает, и должно обнимать, всего ученика с его душою и телом, в легких и трудных делах, в мимолетных помыслах и страстях. Послушание, по Лествичнику, есть совершенное души своея отвержение, действиями телесными показуемое, умерщвление членов при живом уме, действие без испытания, произвольная смерть, сонное путешествие, гроб собственной воли, отложение рассуждения и при богатстве рассуждения; послушник — блаженный живой мертвец (Леств., ст. 4. 3-4).
Преподобные Каллист и Игнатий (Добротолюбие, т. 5, гл. 15) так частнее определяют обязанности послушника по отношению к наставнику: «Истинному послушнику все необходимо, как мы полагаем, должно соблюдать следующие пять добродетелей: во-первых, иметь веру чистую и нелестную, веру к наставнику своему в такой мере, чтоб смотрел на него, как на Самого Христа, и как Христу повиновался ему, как говорит Господь Иисус: «Слушаяй вас, Мене слушает и отметаяйся вас, Мене отметается; отметаяйся же Мене, отметается Пославшаго Мя» (Лк. 10, 16); и всяко еже не от веры, грех есть (Рим. 14, 23). Во-вторых, истину, т.е. чтоб истинствовать в деле и слове, и в точном исповедании помыслов, по написанному: «Начало словес твоих истина (Пс. 118, 160), и истины взыскует Господь (Пс. 30, 24), и Христос говорит: «Аз есмь истина» (Ин. 14, 16). В-третьих, не творить воли своей: ибо для послушника большая потеря и большой вред творить волю свою; ему надо всегда отсекать волю свою самоохотно, без принуждения от отца своего. В-четвертых, отнюдь не прекословить и не спорить. Прекословие и спорливость происходят от неверия и высокомудрия. В-пятых, искренно исповедовать все тайны сердца (Пс. 31, 5). В таких добродетелях должно, по учению великих подвижников, проявляться совершенное послушание. Это пятеричное число добродетелей послушания можно без ущерба свести к следующим трем — от послушника требуется иметь: а) полную веру к наставнику (эти первая добродетель включает и четвертую — непрекословие), не творить воли своей, повинуясь б) чувственно и в) мысленно — «истинствовать в слове и деле и искренно все исповедовать». К подробному рассмотрению этих трех добродетелей послушания мы и обращаемся.
Вера наставнику.
Как при избрании наставника требуется вера в помощь Божию, так она должна быть и в самом послушании по отношению к наставнику. Вера «чистая и нелестная» нужна именно в то, что избранный наставник знает истинный путь Божий, безошибочно поведет по ведомому пути, и как сильный у Бога, окажет помощь. С верою требуется и принимать от наставника наставления, как единственно истинные и спасительные, считать их не за простые советы и указания, кои можно принимать и не принимать, — нет, — считать их за законы, обязательные для исполнения, критика коих со стороны ученика неуместна и гибельна (см. Варсануфий, 13, 365. 366-7). «Нашедши наставника и к нему по-сыновнему прилепившись и телом, и духом, пребывай с того времени весь в его повелениях и с ним во всем согласуйся, смотря на него, как на Самого Христа, а не как на человека, и всякое от себя отгоняя неверие и сомнение,... последуй за учителем своим» (Преподобные Каллист и Игнатий, гл. 14). «Действительно стяжавший веру, веру к отцу своему по Богу, видя его, мнит видеть Самого Христа и, бывая с ним или последуя ему, верит несомненно со Христом быть и Ему последовать» (Преподобный Симеон Новый Богослов, Добротолюбие, т. 5, гл. 19). Принимая советы и повеления наставника за Божии советы и повеления, ученик только и должен слушать своего наставника: всякое другое руководство, каково и чьё бы оно ни было, должен отвергнуть — дело его спасения в руках старца. Старцы говорили: «Если кто имеет веру к другому и самого себя отдает в подчинение ему, тот не имеет нужды внимать заповедям Божиим, а должен волю свою предать отцу своему — и не останется виновным пред Богом» (Древний патерик, стр. 310) «Не ужасайся и не дивись, — говорит Иоанн Лествичник, — когда скажу тебе, ибо Моисей мне в том свидетель (Исх. 32: Числ. 16), что лучше согрешить пред Богом, нежели пред отцем своим, потому что если мы прогневали Бога то наставник наш может с нами Его примирить: а когда мы наставника ввели в смущение, тогда уже такого не имеем, кто бы за нас ходатайствовал. Впрочем, я думаю, что оба эти согрешения имеют одно значение» (Лествица, сл. 4, поуч. 122). Почерпая силу свою в вере к Богу, ради любви к Коему ученик предает себя в послушание, вера к наставнику сама по себе действенна без отношения к тому, каков сам по себе наставник. Так, один старец, преподобный Варсануфий Великий, говорит ученику, сомневавшемуся в том, ему ли, Варсануфию, принадлежал полученный чрез посредственные уста ответ: «Если ты сомневаешься и хочешь исцелиться от неверия, то врачевание на это следующее: верь, чтобы несомненно веровать благому. Если же остаешься в неверии, бойся, что бы не отпасть от оного блаженства, о коем сказано; блаженни невидевшие и веровавшие (Ин. 20, 29): веруйте в свет, да сынове света будете (Ин. 10, 36). Бог по вере нашей творит с нами. Сам Господь сказал: приемляй пророка во имя пророче мзду пророчу приимет (Мф. 10. 41) (т.е. хотя бы приемлемый и не был пророк или праведник). Итак, если бы и не от меня был ответ, а ты принял бы его, как бы от меня, то получил бы пользу по вере твоей, ибо верен сказавший: даст ти Господь по сердцу твоему (Пс. 19, 5)... Если бы ты, услышав, поверил просто, то получил бы большую пользу (Преподобный Варсануфий Великий, стр. 223. отв. 584). Господь сказал: видевый Мене виде Отца (Ин. 14, 9), и о ученике сказал: что он может (то же), что и учитель его (Мф. 10, 25)» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 10). «Человек советует ближнему так, как он веровал» (Преподобный Марк Подвижник).
Какое значение имеет вера ученика по отношению к наставнику, на это указывает и следующее старческое исповедание русских оптинских старцев, Макария и Амвросия: «Хотя я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно, но не отрекаюсь тем, кто идет с верою утешения или пользы душевной, сказать, что Бог подает омраченному моему уму к их пользе, и быть в сем орудием милосердого Егo отеческого промысла, аще и не достоин».
«Если с верою будешь искать и принимать слова мои, то и чрез грешника получишь пользу: а если без веры, с сомнением и испытанием, разбором слов и действий, то хотя бы и праведен был, пользы быть не может: это знаешь от отеческих писаний и на деле испытал»[1].
«Что худшие исправляют иногда лучших себя, — писал оптинский старец Амвросий, — этому видим пример в прологе, как обыкновенный диакон исправлял в ошибках по неведению такого святого пресвитера, которому в служении, видимо, предстоял Ангел Божий чистоты ради его» (Душеполезное чтение, август, 1896 г.). В старчестве вера в духовно-сердечном союзе старца и ученика составляет живое связующее звено, чрез которое как бы духовная сила от старца переливается на ученика. Вера ученика делается известною и старцу, чувствуется им. «Веру и любовь твою к отцу мысленно возвещай Богу и Бог неведомым образом известит его о твоей к нему любви и равным образом расположит его к тебе и сделает благосклонным» (Лествица, слово 4, поучение 45).
«Некто, опытом познавший духовную пользу и неложную стяжавший веру, предлагая Бога свидетелем истины, сказал: я положил в себе такой помысл, что бы никогда не просить у отца моего ни есть, ни пить, и вообще ничего другого не принимать, пока Бог не внушит ему приказать это. И действуя так, я никогда, говорит, не был тщетен в надежде своей» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 18).
В старчестве все послушание, весь успех старческого окормления и духовного возрастания ученика зависят от степени и твердости его веры: с ослаблением этой веры к наставнику ослабляется сердечный союз со старцем и послушание ему. «Сколько вера, — говорит Лествичник, — цветет в сердце, столько и тело успевает в служении; а кто преткнулся о камень неверия, тот уже пал, ибо всячески — еже не от веры, грех есть» (Рим. 14. 23) (сл. 4, поуч. 7). Если вера к старцу поколеблена, поколеблен значит, и тщетен весь труд послушника, теряет смысл старческое окормление. И подобно тому, как святой апостол Петр твердою стопою шел по безднам моря до тех пор, пока смотрел с верою на одного Спасителя Христа, но начал утопать, лишь только подумал о бурном ветре и воздымающихся волнах и стал ослабевать в своей вере в Богочеловека (Мф. 14, 29-31), и послушник — ученик — стоит на твердом пути спасения, если с верою взирает на своего учителя, но в гибельных волнах своих сомнений и неверия он все теряет и погибает. Ввиду такого великого существенного значения веры к наставнику в деле духовного преуспеяния ученика и сам послушник более всего должен заботиться о том, чтобы воспитать в себе светлую твердую веру к наставнику, не омрачать ее никаким облаком сомнения. Святые отцы учат для сохранения полной веры не судить и не испытывать своего наставника и не замечать его недостатков. «Предавшись наставнику, — говорит Лествичник, — мы уже отнюдь не должны испытывать или судить в чем-нибудь доброго нашею наставника и судию, хотя может быть в нем как в человеке и увидим некоторые малые согрешения. Если же не так, то сделавшись сами судиями, не получим ни какой пользы от повиновения (Лествица, сл. 4, поуч. 6)». «Испытывать нестроения наставника и желать испытывать, значит препятствовать своему преуспеянию» (Нил пост., гл. 42). Когда один инок спросил Иоанна Савваита: «Отче, что мне делать, если мой наставник по нерадению в чем и погрешит?» — Старец сказан: «Если бы ты даже увидел, что oн блуд творит, не оставляй его, но говори сам себе: друже! Зачем ты сюда пришел?» (Лествица, сл. 4, поуч. 112). «Веру несомненну имей к нему, если бы и весь мир досаждал ему и ругался. Если и сам, своими глазами увидишь его блудяшим, не соблазняйся и веру твою к нему не умаляй, повинуясь Сказавшему; не судите, и не судят вам (Лк. 6, 37). Если же неподобающее и злое делающего или говорящего увидел бы, это себе приписывай и за свои грехи вменяй и кайся со слезами, считая его святым и призывая молитву его» (Преподобный Симеон Новый Богослов, 12 слов в русском переводе, сл. 1 и 7).
Даже и в мыслях мы не должны допускать что-либо омрачающее личность наставника, помня, что стрелы врага направлены к тому, чтобы внушить сомнение и недоверие послушнику и порвать союз его со старцем. «Не думай и не предполагай, что ты лучше и праведнее твоего наставника, и не исследуй дел его, иначе ты часто можешь обмануться и впасть в искушение: ибо сие есть обольщение лукавого, который желает воспрепятствовать по вере послушанию и лишить нас твердого спасения, от него происходящего (Авва Дорофей, поучение 17)... «Не преклоняй слуха твоего к речам против старца твоего..., чтобы не изгладил тебя Господь из книги живых» (Авва Еваргий, Добротолюбие, т. 1, стр. 64). «И когда помысл склоняет тебя испытать и осудить твоего наставника, как от блуда отскочи от оного; не давай сему змею-прельстителю никакого послабления и входа: не ты над наставником, а он над тобою получил суд: не ты его, а он твой судья» (Лествица, сл. 4, поуч. 7: Преподобные Каллист и Игнатий, гл. 14).
Для сохранения этой веры советуется обращать внимание на добродетели наставника: «Желающим соблюдать всегда несомненную веру к наставникам необходимо нужно незабвенно и неизгладимо хранить в сердце их добродетели («все доброе запечатлей и сердце твоем», преподобный Симеон Новый Богослов, 7 сл. из 12), с тем, чтобы воспоминанием об оных заградить уста бесам, когда они станут в нас всевать к ним неверие» (Лествица, сл. 4, поуч. 7).
И в этом при помощи Божией нет ничего невозможного: «Господь, умудряющий слепцов, просвещает очи послушников видеть добродетели их учителя и отемняет их не видеть недостатков его: а ненавистник добра делает противное сему» (Лествица. сл. 4, поуч. 98).
Общее трудничество и скорби должны сблизить ученика со старцем, и ученик может найти в своем наставнике такую добрую способность, к которой он может привить зерно своей веры; раз только он получит помощь от наставника в своей духовной брани, ему нетрудно будет привязаться всею душою к наставнику. «Душа, привязавшаяся ради Христа любовию и верою к пастырю, не отступает от него даже и до крови; особенно же, если она получила чрез него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: «Ни Ангелы, ни начала, ниже силы, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Христовы» (Рим. 8, 38). Если же душа не привязалась таким образом, не утвердилась, не прилепилась, то удивляюсь, если таковой человек не тщетно пребывает на сем месте, будучи соединен с пастырем притворным и ложным повиновением» (Лестница, сл. 4, поуч. 28).
Внешнее и внутреннее послушание наставнику.
Внешнее послушание наставнику обнаруживается с положительной стороны в чувственном повиновении ему, в исполнении всякого его приказания, к внешне-физическому трудничеству относящегося. Какое бы приказание и делание старец ни дал ученику, послушник безпрекословно, немедленно и без рассуждения, без исследования, хорошо ли то или дурно, должен исполнить. Велит старец воду носить — носи, дрова таскать — исполняй, хотя бы ученик имел склонность и к другому занятию, велит в келлии не выходя сидеть — сиди и т.д. Исполнять должен приказание даже тогда, когда оно кажется страшным, неисполнимым, нелепым и т.п.. Святой Антоний, например, заставляет ученика своего, Павла Препростого, стоять на зное, плести и расплетать корзины, без нужды, по-видимому, без цели черпать воду из колодца и выливать ее на землю. Святой Иоанн Дамаскин по повелению старца вычищает нечистые монастырские отхожие места — несет тяжелую епитимию за то, что, вопреки запрещению старческому, осмелился составить стихиру на смерть одного из братии. Испытывал истинное послушание одного брата, святой Василий Великий велит ему служить при столе. А после принятия пищи, когда брат подал ему воды умыться, святой Василий говорит ему: пойди и я подам тебе умыться. Брат допустил Василию подать себе воды (Достопамятные сказания, Стр. 62)
«Я знаю и уверен о Господе, — говорит один старец ученику, — что если скажу тебе: пробудь целый год в темнице, то в этом ты не будешь противоречить мне» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 190). И ученики повинуются и преуспевают.
Благословение Божие к такому беспрекословному и самоотверженному послушанию проявлялось в чудотворении. Так, авва Павел приказывает ученику своему, Иоанну, связать и привести к нему гиену: ученик, повинуясь без страха и разсуждения, связывает и приводит ее (Достопамятные сказания, стр. 146). Ученик преподобного Венедикта, отрок Плакида, тонет среди реки, преподобный, видя то прозорливыми очами, посылает другого своего ученика Мавра, спасти его. Мавр, выполняя безпрекословное послушание, спасает отрока и, спасши, узнает, что бежал по воде как по суху» (Четьи Минеи, 14 апреля).
Авва Иоанн Колов, по приказанию старца, ежедневно с вечера отправляется далеко с кружкой за водой, чтоб утром полить посаженное старцем сухое дерево. Чрез три года дерево оживает и приносит плод, и старец в собрании предлагает вкусить братии от плодов послушания» (Достопамятные сказания, стр. 120).
«Повинующемуся Богу повинуется все» (Святой Петр Дамаскин, книга 1. стр. 22): «послушание бывает за послушание. Если кто слушает Бога, и Бог того слушает» (Авва Моисей. Древний патерик, гл. 14 и 9).
С отрицательной стороны внешнее послушание проявляется в том, что без позволения наставника ученик ничего не может делать и предпринимать, всё делает с совета и ведома своего наставника. По наставлениям Василия Великого ученик с позволения старца все должен делать, даже все маловажное, на пример, есть, пить, говорить, идти и т.п. «Если кто без ведома архимандричья станет мыть одежду свою или другого, то без благословения да будет» (33 пр. Кр. наст.). «В Киновии ты и кувшином не можешь распоряжаться по своей воле» (Авва Пимен, Достопамятные сказания, стр. 263). Никто никуда не должен выходить без благословения отца и по правилам Пахомия Великого. «Не садись и со старцами, говорящими Слово Божие, без вопрошения своего аввы: сесть ли мне послушать, или идти в келлию свою? И что он тебе скажет, то и делай (Авва Исайя, Добротолюбие, т. 1). Ни шагу сделать, ни слова сказать, ничего нельзя без дозволения старца. «Монах, — говорит Антоний Великий, — если можно, должен откровенно сказывать старцам, сколько пьет капель в своей келлии, чтобы как не погрешить и в этом» (Достопамятные сказания, стр. 14). В добром намерении и деле и то не должно доверять себе и самовольно поступать. «И доброго дела не делай, милостыню не подавай без воли отца» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 169). «Наблюдай за собою, что бы не делать тебе вопреки воле учителя, ибо все, что делается без него, есть некое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не пользе, хотя бы дело твое казалось тебе добрым» (Святой Василий Великий, т. 5, стр. 50). «Всякая заповедь требует исполнения и всякое преслушание достойное носит наказание. Много раз говорил я вам, что из нас никто не имеет власти дать кому пищу и питье... сие есть безумие и ненависть на Бога, и самочиние и плотоугодие. Дерзаю сказать, что если то и Ангел (т.е. дает), то и от него ничего не принимай» (Святой Феодор Студит, 26 огл. поуч.).
Вообще, что велит исполнить и сделать ученику наставник, то исполняй, что не велит делать, хотя бы то и хотелось и заблагорассудилось ученику, терпи и повинуйся. Всякое повиновение и послушание ценно и полезно ему самому.
Все свое у послушника служит только ко вреду дела, всего себя он должен предоставить старцу. Отказываться от порученного дела и домогаться другого, значит показывать, что не отвергся еще своей воли, нарушать послушание (Краткие наставления Василия Великого, 119); иногда слушать старца, а иногда делать по-своему, это значит разорять то, что созидает воля старца, а разрушать одною рукою созидаемое другою, значит обрекать себя на стояние на одном месте, делать напрасным свой и чужой труд. «Кто иногда слушается, а иногда не слушается старца, тот подобен человеку, который к своему больному глазу в одно время прикладывает целебную мазь, а в другое — известь. Ибо Писание говорит: «Един созидая», а другой разоряяй, что успеет более, токмо труд (Сир, 34, 23) — (Лествица, сл. 4. поуч. 60). «Кто вопрошает и ослушивается отцев, тот раздражает Бога», — говорит Варсануфий Великий (отв 55).
«Ни от чего не отвращайтесь, — ни от душевных, ни от телесных трудов, потому что и телесное наше, будучи посвящаемо Богу, духовно есть» (Святой Феодор Студит, 4, 4; Добротолюбие, т. 4). «Каким образом телесные труды делаются душевными добродетелями? Какое отношение имеют телесные труды к расположению души? Я объясню вам это, — говорит авва Дорофей: — так как душа по преступлении заповеди предалась, как говорит святой Григорий, прелести сластолюбия и самозакония и возлюбила телесное, и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом и вся сделалась плотию, как сказано: не имать пребывати дух мой в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6, .1), и бедная душа как бы состраждет телу, и соучаствует во всем, что делается с телом. Посему и телесный труд приводит душу в смирение: труд смиряет тело, а когда тело смиряется, то имеет с ним смиряется и душа» (Авва Дорофей. поуч. 2)[2].
Но «телесное обучение вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть». (1 Тим. 4, 8); и телесный труд полезен настолько, насколько служит духовному совершенствованию, насколько приучает человека к смирению. На вопрос, что больше — телесный труд или хранение сердца? Авва Агафон ответил одному брату: человек подобен дереву: телесный труд—листья, а хранение сердца — плод. Поелику же, по Писанию: всякое древо, еже не творит плода добра, посекасмо бывает и в огонь вметаемо (Мф. 3, 10), то, очевидно, важно попечение о плоде, т.е. хранении ума. Впрочем, для нас потребно и лиственное прикрытие и благоукрашение, т.е. телесный труд» (Ник. Уед.; Добротолюбие, т. 5, стр. 265).
Что касается мысленного, внутреннего повиновения старцу, то оно обязывает послушника к следующим действиям: прежде всего он должен постепенно отсекать свои разумения, научиться ничего не слагать умом и сердцем ни относительно настоящего, ни относительно прошедшего и будущего, не верить себе, своему уму и сердцу, не решать без определенного наставника, что хорошо и что худо, ни знать, ни думать даже, без указания отца. Все свое внутреннее произвольное движение сил должен послушник подавить в себе — он от своего должен очиститься, сделаться праздным, пустым. Пустым он должен сделаться именно для того, чтобы наставник вполне мог вложить в него нового человека. «Для восприятия Бога и Божией воли наш ум и волю должно представить нагими» ( Карпаф.; Добротолюбие, т. 3, 49 гл. 1. ). Нужно прийти в состояние «неслагания помыслов», умолчания: умом ничего не определять и не умствовать, волею ничего не желать и не решать, сердцем ничего не вкушать: и мыслить, и желать и вкушать — все нужно с дозволения старца. Это «жизнь, чуждая любопытства, отложение своего рассуждения, неверование самому себе, во всем добром даже, до конца жизни» (Лествица, сл. 4, поуч. 3-5).
Но возможно ли послушнику прийти в совершенное молчальное состояние неслагания? Нет, при всем его желании и усилии то ему невозможно сделать, как невозможно удержать ветер. Воля и сильное его желание тут не причем; мысли, пожелания, планы, похоти, страсти и т.п. безпрерывно меняются в человеке, человек никогда не может быть праздным от мыслей, но во власти человека удерживать одни и подавлять другие.
«Деятельность ума нашего, — говорит преподобный Иоанн Кассиан, — хорошо сравнивается с мельничным жерновом, который от стремительного движении воды быстро вертится кругом. Он никак не может перестать вертеться, движим будучи водою: но во власти приставника состоит, пшеницу ли молоть или жито, или куколь растирать. И наш ум не может быть праздным при потоке впечатлений от волнения помыслов: но какие из них принимать или усвоять себе, это зависит от нашей воли и усмотрения» (Добротолюбие, т. 2, стр 101).
«Остров, лежащий среди моря, может ли остановить волны, чтобы они не ударяли в него? По крайней мере остров противится волнам. Так и мы не можем остановить помыслов, но можем противиться им» (Святой Ефрем Сирин). «Иноку можно быть и страстну, но не действовать страсти» (Преподобный Паисий Величковский, стр. 266). При невозможности быть праздным от волнения помыслов нужно добрые помыслы задерживать, а злые отвергать. «Когда будет, — говорит святитель Феофан Затворник, — чувство в сердце, мысли не будут блуждать: когда в самоваре кран отвернут, вода течет неудержимо, а когда завернем кран, вода останавливается; так и с мыслями: все текут и текут, завернешь кран — и перестанут. Это завернутие крана есть возбуждение святого чувства в сердце и держание его» (Душеполезное чтение, 1896 г., кн. 2-3, стр. 466). «Когда коноб (котел), подогреваемый снизу, кипит, то мухи и разные насекомые не садятся на него» (Преподобный Пимен Великий). Приставником, следящим за помыслами, разбирающим их качество, в данном случае является наставник: его обязанность гнать дурные помыслы и подогревать в ученике святое чувство. Обязанность же послушника все решительно помыслы: и добрые, и худые — открывать наставнику.
Святые отцы настаивают на вседневном и постоянном откровении помыслов. «Каждый из подчиненных, если хочет оказать значительный успех и привести жизнь свою в состояние, согласное с заповедями Господа нашего Иисуса Христа, не должен ни одного своего душенного движения оставлять и скрывать, ни одного слова не пропускать без испытания, но тайны сердечные обнажать пред теми, кому поручено попечение о немощных. Ибо таким образом похвальное будет утверждено, а неодобрительное не останется без надлежащего врачевания» (Краткие наставления Василия Великого, 157-158). «Открывай помыслы свои отцам твоим, — говорит Исаия, — чтобы благодать Божия покрыла тебя». «Исповедуй помыслы сердца отцу твоему, если можно, всякий час, если же нельзя, то по крайней мере, пусть ни один вечер без сего не проходит, о возлюбленный; а также по утрене, испытав себя, объясняй ему все случившееся с тобою» (Преподобный Симеон Нововый Богослов, 1-е сл. из 12; о том же с указанием грехов, Сим. Нов. Бог. от деят. глав 121, 122; Ефрем Сирин, сл. 52; авва Дорофей, поуч. 2-е; Василий Великий простр. пр. 26 и др.). «Многоводие корабля — неисповедание грехов, и если вознерадят корабельщики о многоводии корабля, спяще потопляются с кораблем. Исповедуем же помыслы сердца нашего, да не соберется многа вода помыслов в душах наших и не обыдет нас последняя бездна» (Ин. 2, 6; Феодор Студит 2 огл.). «Скрывающим свои помыслы пребывает неисцелен и исправляется только частым вопрошением о них отцев духовных» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 317).
Нужно все решительно открывать, даже то, за что не осуждает совесть. Святой Василий Великий (Краткие наставления, 301, стр. 368) не велит нигде себе доверять: «в телесных недугах бывает, что больные не чувствуют своих недугов, однако же они верят более наблюдению врачей, не полагаясь на свое собственное чувство. Так должно быть и в рассуждении душевных недугов — грехов. И апостолы, когда, при несомненной уверенности в своем искреннем расположении ко Господу, услышали: «один от нас предаст Меня», более поверили сему слову Господа и переменили свою мысль, говоря: «еда есмь аз, Господи?» (Мф. 26, 21-22).
«Когда я был в общежитии аввы Серида, — говорит преподобный авва Дорофей, — я открывал все свои помыслы старцу авве Иоанну и никогда не решался сделать что-либо без его совета. Иногда говорил мне помысл: «Не то же ли (самое) скажет тебе старец? Зачем ты хочешь беспокоить его?» — А я отвечал помыслу: «Анафема тебе и рассуждению твоему, и разуму твоему, и мудрованию твоему, и ведению твоему, ибо что ты знаешь, то знаешь от демонов». И так я шел и вопрошал старца. И случалось иногда, что он отвечал мне то самое, что у меня было на уме. Тогда помысл говорил мне: «Ну что же? (видишь) это то самое, что и я говорил тебе: не напрасно ли ты безпокоил старца?» — И я отвечал помыслу: "Теперь оно хорошо, теперь оно от Духа Святого, твое же внушение лукаво, от демонов, и было делом страстного устроения (души)» (поуч. 5). В интересах самого послушника требуется исповедь свободная и искренняя. Нужно со свободою «обнажать пред старцем помыслы» (Авва Исайя; Добротолюбие, т. 1, стр. 302), т.е. чтобы ученик совершенно обнажал свои помыслы, ничего не скрывал ради стыда, ничего не изменял, говорил от своего лица, как следует, искренно и сокрушенно, а не притворно, как бы от другого лица (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 372). И «свобода есть именно истина, откровенно высказываемая. (Но свободу эту надобно обращать лишь к такому лицу, которое не соблазняется)» (отв. 373). «Бесы имеют обычай часто внушать нам или совсем не исповедовать согрешений отцу, или исповедовать, но как бы от лица иного, или складывать вину своею греха на других. (Лествица, сл. 4, поуч. 63). Но ты не прельщайся духом возношения, и возвещай учителю твоему согрешения не так, как от иного лица. Обнажай струп твой врачу сему и не стыдись сказать ему: «Отче! Моя язва сия, моя рана сия; она произошла не от иного кого-нибудь, но от моей собственной лености, никто не виновен в ней: ни человек, ни злой дух, ни плоть, ни другое что-либо, но только мое нерадение» (Там же, поуч. 61). «Исповедуйся пред старцем, как пред Богом. Во время исповеди будь как наружным видом, так и внутренним чувством, как осужденный преступник, поникши лицом на землю, и если можно, то омочай слезами ноги судии и врача твоего, как ноги Самого Христа» (Там же, поуч. 62). «Если погрешишь в чем, не лги, стыдясь признаться, но положи поклон, говоря: прости мне, и грех твой пройдет» (Авва Исаия, Добротолюбие, т. 1, стр. 297). Стыдиться помыслов и бояться исповеди не следует, тем более, что иные помыслы, сильно смущающие и удерживающие послушника в нераскаянности, могут быть у него не свои, навеяны врагом нашего спасения и, как вражьи помыслы, они «не вменяемы». Об этом говорит изведанный отцами-подвижниками опыт.
Один брат, — рассказывается в «Достопамятных сказаниях», — искушаем был хульными помыслами, но стыдился говорить об этом. Где бы не услышал о великих старцах, он ходил к ним с намерением открыться им; но как скоро приходил, стыдился исповедать пред ними свои помыслы. Часто ходил он и к авве Пимену. Старец видел, что брат мучится помыслами, и скорбел о том, что он не открывает их. В один день отозвал его старец и сказал: вот столько уже времени ты ходишь сюда, желая открыть мне свои помыслы, но когда приходишь, не хочешь сказать о них и уходишь опять с ними, мучимый по-прежнему. Скажи мне, сын мой, что у тебя на сердце? Брат отвечал старцу: диавол искушает меня богохульными помыслами и я стыдился говорить об этом. Потом рассказал старцу свои богохульные помыслы и тотчас почувствовал облегчение. Старец сказал ему: не скорби, сын мой! Но когда придёт тебе такой помысл, говори: я не виноват: хула твоя, сатана, да падет на тебя; душа моя не хочет сего. А все, чего душа не хочет, скоро проходит. Таким образом, брат пошел от старца, уврачевав душу свою»[3] (стр. 248).
Внутреннее, мысленное повиновение старцу, откровение ему помыслов имеет, сравнительно с чувственно-внешним повиновением, и безотносительно величайшее значение в духовном совершенствовании послушника. Откровение помыслов прежде всего раскрывает наставнику внутренние язвы, которые послушник и сам не замечает, указывает нравственные недостатки и греховные склонности ученика, к которым старец и прилагает соотвествующие целительные лекарства.
Затем, хотя это откровение помыслов не прощает грехи, но самое-то откровение греховных помыслов делает их немощнейшими. Нечистый помысл при откровении его, выйдя наружу, делается рельефным, видимым; и сам исповедываюший видит и сознает его нечистоту, которую он ранее не замечал; открывая отцу греховные помыслы, ученик наглядно как бы примеривает их и тут же стыдится и оставляет их.
«Все являемое свет есть» (Ефес. 5, 13). «Враг не любит света; почему откровение злых помыслов разгоняет их и истребляет. Как змея, извлеченная из темной норы на свет старается убежать и скрыться, так и злые помыслы, будучи обнаружены откровенным признанием и исповедию, стараются бежать от человека. Это подтверждается многими и премногими примерами и опытами» (из коих некоторые сам Иоанн Кассиан и приводит; Добротолюбие, т. 2, стр. 151). «Один тщательный монах, претерпевая нападение от беса, двадцать лет изнурял тело свое постом и бдением; но как никакой не получал от него пользы, то, описав на бумаге свое искушение, пошел к некоему святому мужу и вручив ему оную, повергся лицом на землю, не дерзая воззреть на него. Старец, прочитав писание, улыбнулся и, подняв брата, говорит ему: «Положи, чадо, руку твою на мою выю». Когда же брат оный сделал это, великий муж сказал ему: «На вые моей, брат, да будет грех ceй, сколько лет он ни продолжался и ни будет продолжаться в тебе, только ты вменяй его за ничто». После инок сей уверял, что он еще не успел выйти из келлии старца, как эта страсть исчезла. Сие исповедал мне сам бывший в искушении, принося благодарение Богу» (Преподобный Иоанн Лествичник, 23, 54).
«Когда ум исповедует Богу вину свою, тотчас упраздняется и самое сие искушение» (Преподобный Марк Подвижник; Добротолюбие, т. 1, стр. 511).
Да это явление и психологически верно: часто предметы имеют для нас привлекательность лишь до тех пор, пока мы их не получили, пока они не стали объективно видимыми для нас; так и здесь: вся прелесть чарующих нечистых помыслов выплывает наружу, человек как бы прозревает, туман, покрывавший его сердечные очи, исчезает, а с ним исчезает и пленяющая прелесть греховных помыслов и «как я ранее этого не замечал?» может сказать только открывший свои помыслы.
Один духовный сын старца Леонида Оптинского рассказывал: «Пойдешь, бывало, к батюшке утешиться в своих скорбях, и при вступлении в его келлию вмиг все исчезает, и в сердце вдруг почувствуешь тишину и радость. Батюшка спросит: зачем пришел? А ты и говорить не знаешь что. Возьмет батюшка, помажет маслом из лампады, да благословит, и пойдешь от него с сердечною радостию и душевным миром» (Жизнеописание иеромонаха Леонида. Одесса, 1890 г., стр. 88).
В жизнеописании преосвященного Иеремии отшельника Нижегородского († 1884 г.) о благотворном действии откровенных бесед со святителем-подвижником говорится также следующее: «Едва станешь приближаться к его келлии, как в душе чувствуешь невольное смущение, точно идешь на исповедь, на которой должны раскрыться и объявиться все греховные тайны... и после того, как выйдешь от него, долго еще носишь в сердце потребность и желание быть лучше, чище, совершеннее. Случаюсь приходить к преосвященному Иеремии с тяжелым душевным настроением, неся в сердце какую-либо заботу, недовольство, раздражение, гнев, скорбь или что-нибудь крайне неприятное и тогда от старца-святителя слышишь слова утешения, участия, советы, разъяснения простые, но удивительно веские и влиятельные. Слушая их, бывало, чувствуешь, как сердце, до того времени холодное, согревалось, как мало-помалу угасал гнев, смягчалась боль, затихали вражды, успокаивалась тревога, и я выходил из темной и тесной келлии, точно одаренный новым теплым светом, но много раз более спокойный и примиренный со всеми и всем, чем был до того времени» (Церковные Ведомости, 1898 г., § 39).
Так одного луча солнечного иногда бывает достаточно, чтобы разогнать всю неприглядную тьму, рассеять тяжелый мрак душенный!
«Как сияющу свету уступает тьма, так и свет исповеди истребляет помыслы страстей, так как они — тьма» (Феолипт Филадельфийский; Добротолюбие, т. 5, стр. 188.).
Значение откровенности в помыслах прежде всего и заключается в том, что она своим светом отгоняет помыслы темные, делает их немощными и «язвы объявляемые не успевают на горшее, но исцелевают» (Лествица, сл. 4, поуч. 10).
Далее вседневное откровение помыслов заставляет следить за грехами и удерживает от них. Зная, что их нужно все представлять на суд старцу, послушник выслеживает их и вступает в борьбу с ними. «Кто постоянно испытывает себя, раскаивается, в чем согрешил, и старается поправиться, тот, — говорит авва Дорофей, — начинает уменьшать в себе зло, и если делал девять (проступков), будет делать восемь и так, преуспевая постепенно, с помощью Божией, не допускает укрепиться в себе страстям» (Авва Дорофей, поучение 11, стр. 148). «Душа, помышляющая об исповеди, — говорит Иоанн Лествичник, — удерживается ею от согрешений, как бы уздою» (сл, 4, поуч. 53).
«Великое пособие к тому, чтобы не грешить, — говорит отец наш Василий Великий, — и на другой день не впадать опять «тоже, есть по окончании дня подвергать суду совести себя самих и все свое... Такое разбирательство каждодневное освещает и то, что бывает у нас каждочасно» (Преподобный Исихий пресвитер Иерусалимский; Добротолюбие, т. 2, стр. 181)
Наконец великое значение откровения помыслов вытекает и из того, что оно-то главным образом открывает глаза послушнику на самого себя. Самый труд борьбы с грехом и помыслами заставляет послушника сознать свою немощь и, предавая его в руки старца и в волю Божию, научает столь необходимому, как увидим позднее, смирению. Чем более послушник сознает свою немощь, тем более будет, конечно, искать благодатной посторонней помощи; чем чаще будет открывать помыслы, тем большую будет находить в том пользу и тем больше будет возрастать у него любовь и вера к Богу и старцу.
«Всякое исповедание, говорит Максим Исповедник, — смиряет душу, то заставляя сознаться, что в прегрешениях своих она сама виновата по причине нерадения своего, то научая ее признать, что она оправдана благодатию» (Добротолюбие, т. 3, стр. 297).
Откровенное записывание помыслов, за временным или совершенным отсутствием старцев, имеет тоже значение личною откровения помыслов, «Записывание заменяет очи сподвижников. Для ограждения себя от греха, — говорит святой Антоний Великий, — пусть каждый замечает и записывает свои поступки и душевные движения как бы с намерением сообщить это друг другу; и будьте уверены, что, стыдясь известности, непременно перестанем грешить и даже содержать в мыслях что-либо худое. Ибо кто, когда грешит, желает, чтобы его видели? Или кто, согрешив, не пожелает лучше солгать, только бы утаить грех? Как, наблюдая друг за другом, не будем творить блуда, так, записывая помыслы с намерением сообщить их, легче соблюдем себя от нечистых помыслов, стыдясь известности» (Добротолюбие, т. 1, стр. 22-23). Как хороший способ для того, что бы удерживаться от грехов, следить за помыслами и не забывать их, запись помыслов практиковалась еще в древних монастырях.
Так, Иоанн Лествичник повествует, что в египетском монастыре он увидел у трапезного книжку при поясе с тем предназначением, чтобы записывать в нее помыслы и ежедневно их пересказывать пастырю. То же делали, — добавляет Лествичник, — и многие из тамошних братий (сл. 4, поуч. 39).
«Хороший купец, — говорит Иоанн Лествичник в другом месте, — на всякий вечер непременно считает дневную прибыль или убыток; но его он не может ясно узнать, если ежечасно не будет всего записывать в счетную книгу, потому что ежечасное испытание просвещает душу», (сл. 4, поуч. 116)[4]
«Много раз бывало со мною, — говорит святой Петр Дамаскин, — что самодвижно приходила мысль и я записывал ее для памяти, а потом, во время брани, имел от нее помощь или облегчение... леность ведет к забвению, забвение — к неведению» (Твор., кн. 1, стр. 185).
Записывание помыслов, таким образом, имеет значение личного откровения их старцу. Один опытный духовник говорил нам: «Иногда некогда почему-либо идти к старцу, а помысл безпокоит; возьмешь клочок бумажки, напишешь, — и сразу чешуя как бы какая сходит с глаз, видишь яснее, чувствуя облегчение и спокойствие на совести». А другой из современных же монахов, пользующийся известностью среди народа, писал о себе, что связь его с умершим руководителем старцем не прекращается: в первые годы, когда жил близко, он ходил ежедневно на могилу старца, чтобы исповедать свои грехи и просить у него прощения, а потом, когда для уединенной жизни он удалился за несколько верст от могилы, то повел дневник и, когда приходит в монастырь, считает своим долгом сходить на могилу и покаяться по дневнику пред почившим старцем.
Значение откровенности всякий может испытать и испытывает на себе. Откровенность, искренность, правдивость — признак неиспорченной души. И кто не испытал благотворного влияния откровенности? В минуту жизни трудную, кто не оценил благодетельность откровенной беседы? Друзья тем и дороги. И у Христа Спасителя были особенные сердечные друзья: Лазарь и Иоанн, лежавший на персях Его. У всякого человека есть потребность иметь друга, с которым бы он говорил по душе, делил радость и горе, с условием, конечно, сочувствия и сохранения наших тайн. А в данном случае, как ученик может сомневаться в сочувствии и может ли он найти кого-нибудь другого, более сочувствующего?
Некоторые ученики и ученицы старца о. Леонида сознавались, что, скрытые пред другими, они пред старцем легко высказывали даже то, и чем иногда и пред собою им было трудно сознаться: открытое, свободное обращение старца развязывало их души; его открытое лицо внушало откровенность и располагало и хитреца к простоте и непритворству (Жизнеописание, стр. 59 и 831).
Вся беда человека заключается в том, что он не может истинствовать не только в слове и деле, но и в мыслях. Не говоря уже о том, что в толпе — при других — и в уединении он не одинаков, он и в уединении лжет сам пред собою, ходит постоянно на ходулях и, весь изолгавшись, ложью наполняет всю свою жизнь. Но если бы корень был свят, то, конечно, и ветви были бы святы: чтобы не лгать пред другими и истинствовать в слове и деле, человек прежде всего должен приучиться не лгать пред собою, внутри себя, истинствовать в мыслях, — должен познать себя. «Познавшему себя дается ведение всего» (Творения святого Петра Дамаскина, кн. I. стр. 22).
«Умирись сам с собою, и умирятся с тобою небо и земля» (Святой Исаак Сирин, сл. 2, стр. 10). «Познай, человек, свое благородство и достоинство, как драгоценен ты, брат Христов, друг Царев, невеста Небесного Жениха. Кто возмог познать достоинство души своей, тот может познать силу и тайны Божества» (Святой Макарий Египетский, б. 27)
Желательное самопознание и истинствование с самим собою и достигается именно сосредоточенностью, наблюдением за собою и, в данном случае — откровением помыслов опытному старцу, которому, как мы уже говорили, присущ верный и безпристрастный взгляд на внутреннее «я» послушника.
«Это, — говорит святой Иоанн Кассиан, — самая мудрая школа рассудительности, в которой научаются добре рассуждать о достодолжном даже и такие, которые не имеют особой к сему способности. Приобретается истинная рассудительность истинным смирением, коего первым доказательством служит — открывать отцам не только то, что делаем, но и то, что думаем, ни в чем не доверяясь своему помыслу, но во всем следовать наставлениям старцев и считать хорошим и худым только то, что они признают таковым... Так, предание рассуждению отцев своих помыслов заменяет свою рассудительность и научает ей» (Добротолюбие, т. 2, гл. 10).
К этой же цели самопознания и рассудительности, но, конечно, в меньшей степени, ведет и в миру всякая откровенность с друзьями и с записными книжками и дневниками, заменяющими друзей, под условием, если мы ничего не утаиваем пред ними, истинствуем в мыслях — не лжем пред собою. Иногда подавленный тяжелым чувством в настоящем человек, если по своему дневнику будет рыться в старом пережитом, то в душе его поднимается рой пережитых воспоминаний, которые переносят его в забытое прошлое, кажущееся всегда таким дорогим и близким. Эти воспоминания способны расшевелить чувства человека и привести его в умиление; выплывшее пережитое может осветить путь жизни человека и иногда, к удивлению его, покажет ему явное или тайное руководство промысла Божия, которого он, живущий только одним своим настоящим, и не замечал. А чем объяснить тот случай, что некоторые, разочарованные в жизни, решившись на самоубийство, писали откровенно родным или знакомым о причинах своего самоубийства, исповедовались как бы пред ними и... оставались жить? Это можно объяснить лишь благотворностью самой откровенности: она, заставив самососредоточиться, указывала им всю ложность и мелочность причин, не стоющих того, чтобы из-за них губить свою жизнь, снимала шелуху с внутреннего зрения, раскапывала не угасший внутри жизненный огонек и возвращала, — вновь привязывала к жизни. Умиротворение — последствие откровенной беседы. Кто высказывается, тот успокаивается.
«Записываете ли вы, что испытываете? — спрашивает в одном письме святитель Феофан Затворник. — Я думаю, что записывать следует, чтобы по временам просматривать и, видя Божие о себе попечение, паче и паче ревновать и усовершенствоваться» (Душеполезное чтение, 1896 г.).
Но нужна ли была борьба с помыслами, не есть ли это оцеживание комара — мелочь, на которую не стоит обращать внимания? Если помыслы естественны и невозможно, как ветер, удержать их, то не лучше ли только следить за делами? Мысли, думай, что хочешь, — поступай лишь добросовестно. Такой вопрос и решение могут явиться только у человека, не знающего своей внутренней жизни, не следящего за собою.
Святые отцы (Иоанн Лесвичник. сл. 15, поуч. 73; Филофей Синайский, гл. о трезв., 34-36; Исихий, гл. 46: Петр Дамаскин, кн. 1, стр. 224) различают следующие степени помысла: 1) прилог — приражение (от греч. prosvoli) — это простое, поверхностное представление; 2) сочетание (по греч. sindiasmos) — прикование, остановка внимания на образе представления, собеседование с помыслом: 3) сосложение (по греч. sivcafatesis) — согласие, соизволение души на приразившийся помысл, сочувствие ему: 4) пленение (по греч. aechmalosia) — увлечение сердца, склонение воли, что уже есть грех (Мф. 5, 22). Порок же, вгнездившийся в душу и чрез долговременное пристрастие и навык ставший как бы ее природным свойством, есть страсть (по греч. pafos), болезнь души (по греч. pafos, от paschin — страдать)
Первые помыслы — прилоги — сами по себе не греховны, как естественные и независимые от нашей воли. «Не испытывать приражений зла есть принадлежность одного естества непреложного, а не человеческого... Приражение помысла не есть ни грех, ни правда, но обличение самовластной нашей воли» (Преподобный Марк Подвижник; Добротолюбие, т. 1, стр. 511). Помыслы во второй степени (сочетание) не совсем без греха: и в нашей уже воле здесь принять или не принять образы. В третьей степени помыслы судятся и по устроению подвизающегося. Пленение же иначе судится во время молитвы, иначе в другое время, иначе в отношении предметов безразличных и иначе в худых помышлениях. Страсти же, без сомнения, подлежат во всех или соразмерному покаянию, или будущей муке» (Лествица, сл. 15, п. 75).
«Не подобает, — говорят преподобные Каллист и Игнатий, — и помыслах коснети, да не сосложение помыслов и деяние тебе вменится в день суда пред Господом» (Добротолюбие, т. 5, гл. 49)[5].
«Скажи мне, — говорит святой Феодор Студит, — откуда у вас продерзости и порождаемые ими нестроения? Не оттого ли, что не исповедуете, а скрываете пагубные помыслы свои? Ибо начало некое и корень прегрешений наших есть неуместный помысл, который, когда открывают его, милостию Божией прогоняется, а когда скрывают, мало-помалу переходит в дела тьмы. Отсюда душевные смерти, отсюда разделения друг от друга, отсюда самооправдательные слова, порождаемые неведением и заблуждением» (Добротолюбие, т. 4, гл. 334). «Как яйца, согреваемые под крыльями, оживотворяются, так и помыслы, не объявляемые духовному отцу, переходят в дела» (Лествица, сл. 26, поуч. 21).
Как помыслы переходят в дела, это всякий может по себе знать. Разве наши ежедневные тонкие помыслы не зародыш, не причина наших последующих поступков и дел? И достоинство, например, художественных беллетристических произведений в том и состоит, что художники-писатели умеют подметить зародыш того или другого чувства в помыслах, проследить их развитие и обнаружение. Одно слово, одно сознательное ощущение какого-нибудь лица, не заметное часто для него самого, обнаруживается потом в его действиях. «Я то же самое, что и ты», — говорил смиренный Алеша Карамазов своему брату Димитрию, исповедовавшемуся ему в том, «как он любил разврат, любил и срам разврата». «Все одни и те же ступеньки, я на самой низшем, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой. Я так смотрю на это дело, но это одно и то же, совершенно однородное. Кто ступил на нижнюю ступеньку, тот все равно непременно вступит и на верхнюю» (Ф. М. Достоевский, Братья Карамазовы, 4-е изд., стр. 130). Всякая страсть в простейшей своей форме есть помысл и всякий помысл в сложной форме — страсть; вся, значит, разница между ними в степенях. Если же мы этого не замечаем и будем лишь следить за делами только, а не за помыслами, то мы, значит, будем заботиться о внешней красоте своего сосуда, допуская возможность быть ему внутри полну грязи и нечистоты, показываем неразвитость своего нравственного чувства.
Итак, кто хочет победить страсти, охранить себя от них, тот должен очистить источник их — помыслы. «Истязуй помыслы на пороге сердца, наши ли они или от сопротивных. Кто тщательно истязует помыслы, тот бывает истинным ревнителем и об исполнении заповедей» (Св. Феод. Ефес., гл. 70).
«Пока «дети Вавилонские», т.е. движения и помыслы злые, еше младенцы, должно разбивать и сокрушать их о камень, который есть Христос» (Преподобный Серафим Саровский: Житие, стр. 299).
«Отсекающий помыслы отсекает все» (Святитель Феофан Затворник)[6].
Новоначальным подвижникам, не окрепшим еще в борьбе, советуется начинать с малого — научиться сначала побеждать прилоги. «Приучайся побеждать малое, если хочешь победить великое. Кто не может погасить одной свечи, как потушит дом или целый лес, когда загорится?» (Лествица 5 сл. 32). «Только совершенные могут допустить войти помыслу и опять изгнать его. Но ты не вноси огня, чтобы он не сжег дубравы твоей» (Преподобный Варсануфий Великий отв. 69)
«Разумный деятель, — говорит и Петр Дамаскин, — отвергает лукавый прилог — матерь зол, чтобы разом отсечь все происходящее от него злое, а благой прилог обращает в дело, чтобы тело и душа пришли в навык добродетели» (Творения, кн. 1, стр. 225).
Искоренить большое, укрепившееся дерево мы, конечно, без помощи других при всем своем усилии не можем, но вырвать малую былинку с корнем в наших силах (См. притчу о кипарисах у аввы Дорофея, поуч. 11).
Лучше благовремении прогнать помысл исповеданием, чем безуспешно и безвременно бороться со страстью.
«Исповедайте друг другу согрешения, — говорит Апостол, — и молитеся друг за друга, яко да исцелеете». (Иак. 5, 16).
Если добро и зло в помыслах и настроении, то на этот источник и нужно обращать внимание и попечение. Дурными мыслями, не обнаруженными даже в поступках, мы причиняем себе зло, и даже вдвойне зло: а) греховные помыслы не открытые не влекут за собою естественного воздаяния, которое иногда здесь еще, на земле следует за ними и б) они, не открытые, подобно серной кислоте, разрушительно действуют на наше тело, очерствляют его, мутят чистый источник. И как ложка, одна только ложка, дегтя портит целую кадку меда, так и один греховный помысл, одна страсть нарушает все доброе душевное устроение, обезценинает его.
«Если возле сада, — говорит преподобный Макарий Великий, — с плодоносными и благоухающими деревьями, обнесенного малою стеною, протекает быстрая река, и если вода слегка ударяет и стену, то будет вредить ее основанию, найдет себе проход, понемногу размоет основание и, вошедши в сад, поломает и искоренит все деревья и растения, уничтожит все труды и сделает сад безплодным. Так бывает и с сердцем человеческим: потоки греха постепенно врываются и ниспровергают все красоты души, в ничто обращают добрые помыслы и приводят душу в запустение» (Творения, стр. 256-257). «Орел, если и весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся сила его; ибо не в сети ли весь он, когда удерживается в лишь только захочет? Так и душа, если только одну страсть обратит себе в навык, то враг, когда ни вздумает, низлагает его» (Авва Дорофей, поуч. 11).
Навык в страсти какой-либо тем и опасен, что зародыши нравственного зла быстро размножаются; малейшая потачка страстям ставит человека на опасный путь сделок со своею совестию и по этой наклонной плоскости, даже незаметно для него, приводит его к гибели.
Подобие этому можно найти и изображении писателями гибельных трясин. Это страшные погибельные места для человека! С первого раза и не видишь опасности: они представляют из себя ровную, гладкую, покрытую сочною свежею зеленью и цветами поляну. Весёлая луговина так и манит путника к себе: сладко на ней отдохнуть усталому, притомленному, понежиться на душистой, ослепительно сверкающей земле. Но бежать ему нужно страшного места, бежать скорее, без оглядки, если не хочется верной погибели. Чуть только путник ступит на эту заколдованную поляну, чуть только, по незнанию или из удальства, шагнул вперед пять-десять шагов, ноги его начнет затягивать в жидкую трясину и, если он поспешно и осторожно не выберется тотчас назад, он погиб. Ничто не поможет... напрасно он будет выбиваться из сил и искать точку опоры, напрасно будет кричать и звать на помощь: подвижная масса уходит под ногами, затягивает сильнее и сильнее его... жертве нет спасения!..
Но является вопрос: возможно ли выполнить послушание старцу, посильный ли этот многотрудный подвиг? Правда, что послушание наставнику много труда, труда до крови требует. Много путей ведет в Царство Небесное, но самый трудный действительно путь — это добровольное несение креста на свою Голгофу и распятие себя самого на нем. Много добродетелей христианских, не легка из них самоотверженное и смиренное послушание. Великая вера требуется от последователя Самого Христа, но неменьшая вера требуется от послушника во имя Его, без сомнения верить простому же смертному старцу, как Христу, и беспрекословно и без рассуждения во всем повиноваться ему, постоянно открывать ему свои помыслы и т.п.
Труд, и труд большой, здесь требуется от послушника. Без многопопечительности и многотрудничества с его стороны нельзя, конечно, и обойтись: ведь старец спасает его, но его же собственными силами, — старец из глины, добровольно вручаемой ему, послушника делает новый сосуд Божий, но качество сосуда зависит от состава глины, ее мягкости и самоочистки.
«Даждь кровь, и приими дух», т.е. потрудись до пролития крови, и получишь духовное дарование: «томи томящего», изведи из темницы душу (плоть и кровь царствия Божия не наследят; 1 Кор. 15, 8).
«Спотрудись, сподвигнись, вспотей над тем, что я сказал», — говорил старец Варсануфий Великий ученику (отв. 61, 24): «ищи соли и соосолю тебя» (70): «я приступаю за тебя ко Господу, но если и ты также не проступишь, то срам велик», и много может молитва праведного лишь споспешествуема (Иак. 5, 16), а молитве праведного послушник поспешествует послушанием и покаянием (отв. 622). Да в том и заключается главное условие духовного союза между учеником и старцем, чтобы первый исполнял все повелеваемое; «если соблюдешь заповедь мою, лучше же сказать, Божию, свидетельствую, что я дам ответ за тебя и день суда Божия (отв. 58): если же нарушишь что из сего, я не повинен, ты узришь и отвечать будешь в день он страшный» (отв. 57).
«Смотри! Ежели не будешь, в законном и к назиданию души твоей, слушать многогрешного мнимого старца твоего Льва (Леонид Оптинский в схиме). то отступление твое накажет тя» (Жизнеописание, стр. 73).
Итак, послушание — труд до крови.
Но скажите, что человеку дается даром, без труда? Чем ценнее вещь, тем труднее ее приобретение и чем труднее ее приобретение, тем она ценнее. Приобретение богатства вещественного, приобретение знаний, земледелие и т.п. — разве не требуют громадной затраты труда и энергии, сухоты — заботы и безсонных ночей? Не есть ли и это своего рода мученичество? А земная слава чего стоит человеку?
В подтверждение сказанного из многих примеров приведем хотя один наглядный. В Парижской галерее изящных искусств находится знаменитая статуя. Она была последним произведением великого гения, который, подобно многим другим гениальным людям, был очень беден и жил на чердаке, служившем ему и мастерской и спальней. Когда статуя была почти совсем готова, вдруг ночью сделался в Париже мороз. Скульптор не мог заснуть в нетопленной комнате и думал о том, что глина еще не успела засохнуть, что вода в ее порах замерзнет и в один час разрушит мечту его жизни. Тогда старик встал с постели и старательно окутал статую своим одеялом. На следующее утро вошедшие в комнату соседи нашли скульптора мертвым, зато статуя была невредима (из лекции проф. Генр. Друммонда). Земное безсмертие скульптора стоило ему трудов, лишений и даже жизни!
Возражающие против многотрудности послушания должны прежде всего помнить, что все кто «искусство из искусств» изучается и приобретается послушником постепенно, при помощи уже опытного, прошедшего школу послушания старца.
«Знай же, брат, — говорит великий старец, — что дающий заповедь дает ее не просто, но помогает молением и молитвами, чтобы ты сохранил ее» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 366).
Преимущество послушания старцу заключается потом и в том, что труд у послушника не многосложен: он знает одно только дело послушания своему старцу, у него одна лишь забота — об отсечении своей воли. «Твое дело только отсекать свою волю: кто отсекает свою волю, тому Бог, неведомо для него, так, что он не знает, как то бывает, дарует Свою волю и соделывает ее неизгладимою в сердце его, открывая при сем очи сердца его, чтобы он познавал ее, и силу подавая исполнять ее. Творит же сие благодать Святого Духа» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 110).
Послушник исполняет лишь безпрекословно все советы и приказания старца, а до всего остального отвечает старец. И действительно, ближайшим, незаменимым следствием веры и послушания старцу и является успокоение, — спокойствие за себя и свое спасение у послушника. Ученик чувствует непосредственно безопасный кров над собою и твердую почву под собою. «Верю, — говорит послушник от сердца своему отцу, — что Господь спасает тобою душу мою, твори со мною, что внушит тебе Господь. Я уже не я» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 57). Свое спасение послушник считает уже решенным, смерть не страшит его. «Один великий подвижник в продолжении целых восемнадцати лет телесными ушами не слыхал от наставника своего привета: «спасайся» (что выражает желание и еще неизвестность), но внутренними ежедневно слышал от Самого Господа; «Ты спасен» (что уже определенно и несомненно) (Лествица. сл. 4, поуч. 107).
«Послушник не боится уже смерти — ожидает ее как сна или, лучше сказать, как жизни, достоверно зная, что во время исхода души не от него, но от наставника потребуется ответ» (Лествица, сл. 4, поуч. 50). «Поверьте мне, братья, — говорит, на опыте познавший покой при послушании своему старцу, авва Дорофей, — поверьте мне, что я был в великом покое, в полном безпечалии, так что я даже и скорбел об этом, ибо слышал, что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян. 14. 21), и видя, что у меня нет никакой скорби, я боялся и был в великом недоумении, не зная причины такого спокойствия, пока старец не объяснил мне этого, сказав: не скорби, ибо каждый, передавший себя в послушание отцам, имеет сей покой и безпечалие» (поучение 5. стр. 86).
Покой бывает, конечно, и оттого, что «что бы с послушником, не имеющим своей воли, ни случилось, он бывает спокоен, как будто исполнилось его собственное желание. Ибо кто не имеет своей собственной воли, для того все, что с ним случается, бывает согласно с его волею; он не имеет пристрастия, а от беспристрастия приходит в бесстрастие» (Авва Дорофей, поуч. 1). Таким образом, окормляемому старцем послушнику присуще душевное спокойствие: у него нет беспокойства за успех и плоды своего послушания, нет у него места нерешимости и колебаниям в его трудовой жизни: старец и вера ручаются за успех его труда. И как, однако, важно и нужно нам такое спокойствие и уверенность в том, что мы не всуе, не тщетно трудимся! Часто у человека опускаются руки от того, что он не уверен в благоприятном исходе своих трудов, бездействует потому, что не видит их венчающего конца и, таким образом, при недостатке веры, не прилагая своих талантов, получает мзду неверного раба.
Кроме этого, самый труд послушника много сам в себе имеет сладости и утешения. «Знаю я послушническое иго, — говорит святой Феодор Студит, — знаю болезненность отсечения воли; но опять ведаю и сладость такой жизни: по отсечении воли путь легок и спасение удобно; стоит только отсечь волю — и явится покойная и блаженная жизнь», (гл. 241). И труден собственно и особенно послушнический труд в начале, но «как при каком-либо путешествии сначала непривычность к пути делает шествование тяжелым и трудным, с продолжением же его, когда мускулы поразомнутся и плоть поразмякнет, оно бывает менее трудно и тяжело, и более споро: так бывает и когда мы шествуем путем Господним (Святой Феодор Студит, гл. 32)».
«На пути добродетели чем более подвинешься вперед, тем легче будет казаться путь твой» (Святой Иоанн Златоуст).
«И путь добродетели для начинающих кажется жестоким и престрашным не потому, что он сам по себе таков, а потому, что человек с самого исхода из чрева матери привыкает жить пространно и в удовольствиях: но кто прошел до средины пути, для того он является благим и отрадным, и душа уже со всем удовольствием, с исчезновением самой памяти о бессловесных удовольствиях, шествует по всем стезям добродетелей. И Господь говорит: «Иго Мое благо и бремя Мое легко есть» (Мф. 11, 30; блаженный Диадох, гл. 93; Никита Стифат, гл. 1, 23-24). Потому-то святой Феодор Студит и называет послушание подвигом многопопечительным и безпечальным. «Послушание, — говорит он, — многопопечительный и беспечальный подвиг: многопопечительный, пока еще кто одержим своими желаниями; беспечальный, когда кто успевает совершенно отсечь свою волю. И что может быть сладче, вожделеннее и радостнее, как жить по заповеди и ничего не делать по своей воле?» (Святой Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4. гл. 306). «Рассказывают о птице, называемой сирена, что всякий, слыша сладкозвучие ее голоса, так пленяется, что, идя за нею по пустыне, от сладости пения забывает жизнь свою, падает и умирает. Сим изображается то, что бывает и с душою. Когда ощущается ею небесная сладость, тогда от сладкозвучия словес Божиих, переданных чувством уму, душа устремляется всецело вослед этой сладости, так что забывает свою телесную жизнь; и тело лишается пожеланий своих, а душа возносится из этой жизни к Богу» (Преподобный Исаак Сирин, сл. 85).
Наконец, что главное, вся многотрудность послушания оправдывается и искупается его высшею целью — приятия духа, обожествления, Христоподражания. А ради этой великой и высокой цели, можно пострадать и до крови!
«Болезни, — говорит святой Исаак Сириянин, — в настоящем веке переносимые за истину, нейдут и сравнение с услаждением, какое уготовано страждущим за доброе. Как за сеющими в слезах следуют рукояти радования, так и за злостраданием ради Бога последует радость. Сладок кажется земледельцу хлеб, добытый потом; сладки и делания ради правды сердцу, приявшему ведение Христово» (сл. 56).
Послушническое предание себя старцу есть предание себя Богу и вместе с тем принятие в себя Бога, Богоуподобление, Боговмещение.
Отрекаясь себя пред старцем, послушник отрекается и пред Богом, избегая старческого суда, он избежит и Божьего суда, отдаваясь душою и телом наставнику, он вручает себя Богу. «Объявляю вам, — говорит старец ученикам, — что еще прежде прошения вашего, я уже предал вас Святой Животворящей и Безначальной Троице к охранению от всякого зла. Но есть иное предание, более грозное, более тяжкое и страшное, более вожделенное и возлюбленное, более честное и славное. Это когда раздастся блаженный и животворящий глас Спасителя: «Приидите, благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира» (Мф. 25, 34). Тогда совершится великое его (врага нашего) предание, когда предаст царство Богу и Отцу (1 Кор. 15. 24). Тогда же каждый из Святых, приводя сынов, которых Бог спас чрез него, громогласно и с великим дерзновением при общем удивлении Святых Ангелов и всех небесных сил, скажет «се аз и дети, яже ми даде Бог» (Исх. 8, 18); и не только их, но и себя предаст Богу; и тогда Бог будет всяческая во всех (1 Кор. 15. 28) (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 208).
Бодрствуй духом, да крепися
Сердце верой к небеси,
Что понесть тебе случится,
Все с терпением неси,
Будь уверен в надежде;
Кто понес крест тяжкий прежде,
Тот и твой крест понесет.
Он управит и спасет.
Обыми ты мыслью всею
Волю Божью, не свою;
Согласись всем сердцем с нею
Укрощать волю твою...
(Из стих. Георгия Затворника Задонского).
[1] Сказание о жизни и подвигах иеросхимонаха Макария. Москва. 1861 г., стр. 83; Сказание о житии оптинского старца о. иер. Амвросия. Архимандрита Григория. Москва, 1893 г., стp. 53).
[2] На Валааме у нас введено именно физическое трудничество, чувственное повиновение старцам.
[3] Примером не сомневающейся веры к старцу, безусловного чувственного и мысленного повиновения, охотного отсечения своей воли и разумения, образцом истинного послушания может служить святой Досифей, ученик святого аввы Дорофея, который в короткое время оказал большие успехи в послушании и причислен к лику святых отцев. (см. сказание о блаженном отце Досифее, ученике святого аввы Дорофея, в книге поучений Дорофея).
[4] В молитвенных правилах в числе вечерних молитв находится «Исповедание грехов повседневное, да и в других молитвах грехи перечисляются».
[5] Как важно лишь произволение и благой помысл, об этом можно судить по житию блаженной Таисии (10 мая) и у Н. Святогорца (т. 1, письм. 38) приводится рассказ, как «Господь вменяет в дело греховные помыслы и похотения, если они не очищены искреннею исповедью».
[6] «Молитва Иисусова тут всепобедительное орудие....подвигни ненависть (к похотной греховной страсти) и стой в молитве Иисусовой» (Святитель Феофан Затворник: Душеполезные собеседования, 1896 г., вып. 3).